Из записок старого воробья

 

Сейчас зима. Холодно, конечно, ну а что тут можно сделать? Осень была хорошей, урожайной. У нас дела тоже ничего, вон сколько молодых воробьёв вокруг летает. Корму пока хватает, на помойках или где-нибудь на улице часто что-нибудь съедобное валяется. А больше нам ничего и не надо.

                                                       *

Удобный балкончик, очень удобный. Это я к тому, что на нём хорошо отдыхать. И кроме того, на нём часто еда бывает. Балкончик ведь к большому дому прилеплен, а там люди живут. А в этом жилище, у окна которого он прилеплен, только один живёт, вот он-то нас и подкармливает.

                                                       *

Этот, который подкармливает, всё на нас смотрит и смотрит. Но хорошо, что поесть даёт. Хотя мало. Мог бы и побольше. Летом ещё ладно, летом мы сами что-нибудь найдём, как-нибудь уж прокормимся, а вот зимой мог бы давать и побольше.

                                                       *

Этот какой-то странный. Ничего другого не делает, а только смотрит на нас из-за занавески, там, сбоку. Совсем близко, но ничего, я привык. Это какие-нибудь полугодовалые недоноски всё время крутятся, оглядываются на него, а я ничего, привык.

                                                       *

Голубь, дурак. Мы как на него сегодня все вместе “чвив!чвив!”, а ему хоть бы что. Так и хочется морду набить, но опасно. Здоровый, дурак, ещё клюнет.

                                                       *

Ну, с синицами у нас разговор короткий. Мы прилетели - значит катитесь отсюда. И без всяких разговоров. А то ещё бока намнём. Мы это умеем. Но они ничего, сообразительные. Знают своё место. Так что в-основном обходится без драк.

                                                       *

В одной квартире живёт воробей. Странный. А может и не воробей. Оперенье не наше. И хвост длинный. А головка маленькая. Как у недоноска какого-нибудь. Так вот этот воробей издевается всё время. Хамит. Ну, предложишь ему вылететь на пару минут, тут уже вся компания ждёт, чтобы перья ему, стервецу, почистить, так нет, сидит себе на окне и передразнивает. И ещё на каких-то языках что-то лопочет. И потом смеётся. Видимо, думает, что необразованные мы, не понимаем ничего. Попробовал бы он высунуть свой клюв на улицу, мы бы ему показали образование. Сразу забыл бы все языки. Включая и свой собственный.

                                                       *

Сегодня к кормушке успел раньше всех. Только осмотрелся, проверил - нет ли чего опасного, уже начал было клевать, вдруг какой-то малец скачет. Я ему: “А ну, пошёл...”. А он мне: “Сам пошёл...”. Я ему угрозу, он мне - две. Наглец такой! Научись сначала прилично разговаривать со старым заслуженным воробьём, поживи с моё, а там и будешь приказывать. Так что пришлось мне ему холку намылить. Но сопротивлялся отчаянно. И откуда они такие берутся?

                                                       *

Летал недавно тут по делам. Сел на один подоконник, чтобы немного передохнуть. Заглянул в жилище. Каких только растений там нет! На некоторых плоды висят, есть и с цветами. И это всё зимой. Я вроде бы и в других жилищах растения видел, но не в таком количестве. И как это людям удаётся так делать, чтобы зимой, когда мы не можем найти самой паршивой зелёной травки, чтобы набить себе живот, в жилищах у людей росло бы всё, что угодно? Пусть они и самые сильные, но всему же есть предел. Вот у этого, который нас подкармливает, ничего же нет. Так что, может, они растут не у всех, а только у самых сильных.                                              

                                                        *

Гоняли сегодня синиц. Они в последнее время нахальными стали, вот и пришлось их на место ставить - чтобы не зарывались. А то представляете - подлетаю я как-то к одной кормушке, устраиваюсь поудобнее, начинаю клевать, вдруг откуда-то пара синиц - и сразу ко мне. Одна налетает с разгону на меня, сильно толкает, так что я едва не падаю на хлеб, вторая тут же пищит что-то, тоже меня толкнуть хочет. Но не на того напали, я им показал потом. У одной пару перьев выдернул, когда она на меня налетела, а вторая после этого сама убралась. Я не стал преследовать - ну их! А потом, когда своим об этом рассказал, кто-то вспомнил о похожем случае, и мы решили проучить их как следует.

                       

                               

                                                        *

Крутились весь день около балкончика. Холод был страшный, а тут ещё и вороны откуда-то прилетели, так что на помойке покопаться не удалось. А на балкончик они не очень-то. Боятся.

                                                        *

А ещё этот пытается говорить с нами. Так у них, у людей, неправильный клюв, очень маленький и странной формы, и говорить им очень сложно, но он пытается. Хотя и не по-нашему. Не знаю, есть ли даже такой язык.

                                                        *

Воробьихи говорят: “Он страшный”. Ну какой он страшный? Ну подумаешь, стекляшки на глазах. Тоже мне. Для нас что главное? Чтобы кормили. Корми, и будь ты хоть сам кот, мы тебя будем уважать. Хотя и на дистанции. Еда едой, но о безопасности тоже нельзя забывать. А то помню, как-то раз собралось нас, воробьёв двадцать, около помойки. Кто-то целую булку нашёл. Ну, шум, гам. Холодрыга. Все голодны, как... ну как голодные воробьи. А тут целая булка. Все боятся, что им ничего не достанется, ну и пошла потасовка. В-общем, когда мы увидели эту ворону, было поздно. Она, видимо, хотела булку отнять. Но кто-то вцепился ей в ногу. Ну она его и долбанула. Клюв сами знаете, какой. Жалко. Хотя и сам виноват, дурак. Или ещё был случай. Там уже я чудом спасся. Клевали мы как-то у дороги зерно. Дело осенью было, мы тогда везде летаем, а не только около больших домов, как сейчас. Ну так вот, клюём мы зерно, время от времени по сторонам оглядываемся, чтобы не прозевать какой-нибудь опасности. Места незнакомые, так что это особенно важно - кто его знает, чего здесь можно ожидать. Около нас дорога, время от времени по ней машины проезжают, но мы привыкли к ним и не пугаемся. Вдоль дороги растут кусты, и их-то мы и опасаемся: мало ли кто там может спрятаться? Но как мы ни остерегались, ничего не помогло. Пока я ковырялся в большой такой кучке зерна около самых кустов, из них выскочила огромная чёрная кошка и сильно ударила меня лапой. Непонятно каким образом я оказался на дороге, и тут меня спасла машина. Кошка уже стояла надо мной, готовая вцепиться и придушить, и в это время по дороге с шумом промчалась большая машина, от неё даже земля дрожала. Кошка бросилась в кусты, а когда машина проехала, я пришёл в себя и смог взлететь. Кошка потом выбежала из кустов и долго кружила вокруг, но я уже сидел на дереве и приводил себя в порядок.

                                                          *

Вчера был сильный ветер. Сидели как раз у этого на балконе. Клевали пшено. Вдруг - сильный порыв. Все - кто куда. Меня бросило на стену. Хорошо ещё, что упал на балкон: летать не мог. Сломал правое крыло. Думал, что конец. Лежу, лапками дрыгаю. Хорошо, кошки нет, это было бы ужасно. Вдруг вижу, в жилище загорается свет и подходит этот. Смотрит. Всё, думаю, отчирикался. Хоть и не кошка, но... Людей не зря ведь боятся. Но ничего. Не съел. Открыл раму, осторожно взял меня. Может, они не сразу едят? Я видел, они перед этим всегда много возятся. Потом оказалось - нет. Этот осмотрел меня. Я весь дрожал, но потом - ничего. Он на самом деле не такой страшный. Положил меня в клетку. Дал пшена и воды. Потом закрыл тряпкой от яркого света. Я сразу уснул.

                                                        *

Утром просыпаюсь - никого нет. Тряпку он снял, а сам куда-то ушёл. Крыло болит. Очень. Заставил себя немного поклевать. Попил. Крыло болит. Заставлял себя не думать об этом. Не получалось.

Потом пришёл этот с другим. Долго о чём-то говорили, стояли около. Потом этот достал меня из клетки. Я очень испугался. Кому такое приятно? Он смотрел и трогал крыло. Опять очень больно. Сопротивлялся, но что я могу? Лучше не раздражать этого. Потом другой, который пришёл с этим, взял тонкую деревяшку и привязал к крылу. Опять больно. А что поделаешь?

                                                         *

Крыло проходит. Болит, но уже мало. А этот - ничего. Кормит до отвала. Вот только скучно одному. Но он ставит клетку у окна и насыпает на балкончике полную кормушку. Часто знакомые прилетают, родственники. Не потому, конечно, что еда есть, то есть не только потому, еда никогда не помешает, особенно сейчас, но в-общем часто навещают. Много болтаем, особенно они меня расспрашивают. Сначала ужасались, но я им рассказал о крыле, как я упал, как всё дальше было. Этот, оказывается, лечил меня - когда крыло завязывал, я это сейчас только понял, но свои ребята-воробьи - не верят. Что хочешь им говори, кормушку показывай, плоды разные - не верят. Заливаешь, говорят. Ну как я могу заливать, когда крыло - вот оно, перевязано, кормушка полная, сам жив и быстро поправляюсь. И ничего мне этот не сделает. Захотел бы - давно съел. Или убил. Я хоть и хорохорюсь, но понимаю - мы по сравнению с ними слабаки. Куда нам до них. Вот только летать не могут. Хотя я слышал, что они на самом деле могут, но не так как мы, а в больших коробках, но это уж слишком неправдоподобно. Сплетни.

                                                         *

Сегодня просыпаюсь - что такое? Темно, тряпка эта клетку от света закрывает. Оно и раньше так было, на ночь этот всегда закрывал меня, но утром, когда просыпался, убирал её и ставил клетку около окна. А так клетка далеко от света висит. Неудобно, конечно, но как можно объяснить ему, что я - птица дневная, не филин какой-нибудь, свет люблю и всё такое. Не чириканьем же? Хотя иногда, я обратил внимание, он сидит около клетки и смотрит на меня, пристально так, как будто понять хочет, о чём я с приятелями или сам с собой болтаю. Иногда он сам со мной заговорить пытается, но языка ведь не знает... Да, так вот просыпаюсь я, а вокруг темно. Ну что тут будешь делать? Расчирикался я, конечно, потом слышу, подходит этот и убирает тряпку. В чём дело, говорю ему, а сам внимательно на него поглядываю. Ну, он что-то сказал на своём языке, я не разобрал, конечно, а вид у самого - грустный, и сам - встрёпанный, как воробей после купания. И ещё пахнет от него неприятно. Встал он около клетки и давай руками махать и что-то громко говорить. Я такое вообще впервые вижу, испугался страшно, а он стоит и говорит себе что-то, как будто не замечает, в каком я состоянии. Долго он так стоял, потом повернулся и ушёл из комнаты. До сих пор не пойму, что тогда с ним было.

                                                        *

Крыло почти не болит, только ноет сильно, почесать его хочется, но разве с этой повязкой что-нибудь получится. Сколько ни пытался стянуть её, ничего не выходит - твёрдая, клювом не раздолбишь. Приходится терпеливо ждать, пока этот заметит мои сигналы.

Сегодня приятели затеяли на балкончике шумную потасовку - странно, что он не услышал и не пришёл посмотреть на них, как часто делает. Ох, и весело же было! Кроме своих прилетели ещё несколько чужаков из леса. Потом мы долго болтали. Приятели рассказывали о новостях, а я долго расписывал причуды этого. Говорил я своим - ну не бойтесь вы его, ничего он вам не сделает, с виду они все страшные, но на самом-то деле... Разбираться в них надо, а этот разве не доказал, что для нас неопасен? Те, кто всё время нас кормят, не станут стрелять из рогатки или пытаться поймать нас. Но затем кто-то спросил, как же это я оказался в клетке у этого, и сказал, что мне теперь здесь до самого конца сидеть. Как это до самого конца? Я пытался объяснить им, что он меня лечит, а когда пройдёт крыло - отпустит на свободу, но где им понять такие вещи. Хотя если честно, иногда самому в голову мысль закрадывается - ну когда же он меня отпустит? С крылом почти всё в порядке, пора снимать эту повязку, и среди своих всё-таки жить лучше. Но с другой стороны, скоро наступит голодное время, и тогда будет очень плохо. Вон как они уже распускают перья и поджимают лапки, чтобы согреться, но главные холода ещё не наступили, до главных холодов ещё дожить надо, а чем плоха эта клетка в тёплой комнате и полная кормушка с хлебом и пшеном? Я даже растолстел немного за то время, что сижу тут. Вот и думаю, что может быть, стоит пережить зиму у этого, даже если крыло заживёт совсем скоро и он захочет отпустить меня. Но с приятелями делиться такими мыслями опасно - ещё за предателя посчитают.

Это - так, некоторые мысли про себя. А что ещё остаётся старому, пожившему на свете воробью, одиноко сидящему в клетке, как не воспоминания о прошлом и забота о ближайшем будущем, до которого надо суметь дожить.

                                                        *

Вспомнил сегодня о молодости. Моя первая самка была одногодкой со мной, мы жили с нею два года. Под конец она стала сварливой особой, а какой ласковой и красивой была вначале! Мы долго искали место для гнезда, пока не выгнали зазевавшегося скворца. Или синицу, не помню точно. А потом зимой она замёрзла. Я сам еле жив остался. Да, здешняя обстановка располагает к размышлениям. А что здесь ещё делать? Особенно вечером. Днём ещё можно поболтать со знакомыми, а вечером - только с собой. Только так много не наболтаешь. Вот и приходят в голову разные мысли.

                                                         *

Этот на меня - ноль внимания. Сколько я ни чирикал, ни прыгал перед ним, когда он мне еду давал или воду менял - не замечает. Повязка уже просто мешает. Я попытался было просунуть её сквозь прутья клетки, чтобы сломать или как-нибудь стащить, но потом одумался - крыло во второй раз сломать можно. Приятели уже просто издеваются. Ехидно так спрашивают: “Ну и скоро он тебя отпустит? Или он тебя специально откармливает - на убой?“ А сами еле от голода летают. Хорошо ещё этот помогает им, а так бы... А если бы не я... По-моему, если бы этот так не относился ко мне, он не стал бы давать им столько еды. А они в ответ только дерзят. Голодранцы несчастные. Если бы они видели, сколько у этого разных вещей, относились бы к нему по-другому. Я уж не говорю о жилище. Если бы у нас были хотя бы такие жилища, пусть и поменьше, мы бы показали всем остальным. Особенно воронам и ястребам.

                                                      

                                                          *

Наконец-то! Наконец-то этот заметил мои сигналы. Я долго теребил повязку клювом, а он сидел в это время около и разглядывал моих приятелей за окном. Потом он взглянул на меня, и сразу, видимо, понял, что пора, давно пора убрать эту повязку. Тем более, что перья выпадать стали. Повязка стянулась, и перьям стало неудобно в ней. Линька ещё нескоро, так что это очень печально. И какая самка на меня такого взглянет? Последняя, кстати, была у меня в позапрошлом году. Потом куда-то исчезла. Говорят, кошка утащила. Но точно не известно, я во всяком случае этого не видел. А в прошлом году остался без самки. Много их зимой поумирало, вот так всё и вышло. Драки были отчаянные, но где мне с молодыми тягаться. Одного опыта недостаточно, здесь сила нужна и привлекательность. А какая привлекательность может быть у старого общипанного воробья? Вот я и беспокоюсь, вот я и пытаюсь привлечь внимание этого. А так зачем бы я стал это делать? Одни волнения от него, хотя он вроде ничего и не делает плохого по отношению ко мне, но всё равно как-то боязно, особенно когда он стоит около клетки. Это всё так, мелкие переживания, а главное то, что он заметил наконец мои знаки. Из комнаты он куда-то ушёл, а когда вернулся, вытащил меня из клетки и перерезал повязку ножницами. Он неловко взял меня, и когда стал резать, сделал мне больно. Я еле сдержался, чуть не клюнул его, но к счастью, вовремя внушил себе, что он делает это для меня и мне самому это нужно. Так что всё кончилось благополучно, он сунул меня назад в клетку и ушёл.

                                                           *

Утром проверял - не разучился ли я ещё летать. В клетке не очень-то полетаешь, но немного размять крылья можно. Как это приятно после долгого перерыва! С удовольствием поклевал пшена, ягод каких-то, попил водички. Потом прилетела ворона, устроилась на балкончике и давай кричать. Наверно своих звала, этот как раз оставил там пару больших кусков хлеба, ещё что-то. Стал дразнить эту дуру - здесь можно, не достанет. Сначала игнорировала, потом, когда надоело кричать, повернулась ко мне и как долбанёт по стеклу клювом. Я-то давно понял, что здесь большое стекло стоит, а она этого не знала. Или, может, поугрожать мне хотела, а движений не рассчитала. Испугалась сильно, схватила, стерва, кусок побольше и давай дёру. Воробьёв грабить, да?! Если большая, так думаешь, всё тебе позволено? А может, он это специально для воробьёв устраивает, чтобы они, бедняги, могли где-то посидеть, отдохнуть, и тут же поесть? Я же видел, как этот голубей гоняет, если они здесь пристраиваться начинают. Ну, голубь - дурак, что с него, тупицы такого, возьмёшь, а тебе что - помоек не хватает? Или галка одна стала тут прилетать - когда этого нет. Схватит кусок - и улетит, потом назад вернётся, ещё схватит - и снова улетит. Я советовал своим: да устройте вы ей разок тёмную, сразу про этот балкончик забудет. Нет, да ну её, говорят, лучше не связываться. Трусы несчастные. И галки паршивой боятся, и этого. А я у него, может, жить буду. Хотя бы до весны, а там посмотрим. Весной я, наверно, уйду от него. А пока жировые запасы поднакопить не мешает.

                                                          *

Я всё больше утверждаюсь в мысли, что буду жить у этого. Разве он стал бы кому-нибудь чужому, голубю какому-нибудь или синице столько внимания уделять? А так сегодня со мной почти весь день просидел. В последнее время он не очень-то со мной общался, а тут как сел около меня, рядом с клеткой, так и сидел, только еду себе приносил и ещё выходил зачем-то несколько раз. Вначале он со мной на своём языке говорил, потом приятели прилетели, этот наблюдал за ними, пока они не увидели его и не удрали. Затем опять стал мне что-то говорить, сунул в клетку кусок яблока. Я у него тут немного избаловался, не до конца всё ем, но это полезная штука. После этого он взял большой брусок из бумаги и долго его разглядывал, переворачивая листики. А потом отнёс меня на место ночлега и закрыл тряпкой как обычно. Вот так и день прошёл.

                                                         *

Это неслыханно! Сегодня утром, как только я проснулся, этот взял мою клетку, поставил у окна, распахнул окно и открыл дверцу клетки. Это как надо понимать, спрашиваю, решил избавиться от меня? Я вцепился в жёрдочку подальше от дверцы и сижу себе нахохлившись. Он взял в руки клетку и стал трясти её и что-то говорить, палец сквозь прутья просунул - хотел дотронуться до меня. Я только отодвинулся. Тогда он засунул в дверцу руку и грубо схватил меня. Ну здесь уж я посопротивлялся, в палец его тяпнул, ещё хотел, но не получилось - он меня, гад такой, в окно выкинул. Представляете себе? Я уже дней двадцать не летал, только прыгал или ходил, а тут сразу - и на мороз. И к тому же без завтрака. Пришлось здорово крыльями поработать, чтобы спланировать на какое-то дерево. Он ведь высоко живёт, под самой крышей. Так что остался я ни с чем. А я-то так  к нему относился! Теперь стыдно своим показаться - они ведь видели, как он со мной обошёлся. Опять издеваться станут.

                                                         *

Ничего, свои приняли нормально. Вчера вечером, когда приятели устраивались на ночлег на крыше одного дома, я незаметно подобрался к ним, и когда все уснули, пристроился рядом. Утром, когда проснулся, свои уже прыгали около, рассматривали, кто-то сказал: “да, хорошо отъелся”. Ну и всё, в-общем. Хотел было им на судьбу, на неблагодарность этого пожаловаться, но подумал - не поймут ведь. Да и не до того стало - надо и о еде позаботиться. Я ведь целый день не ел. Так что прощай, спокойная жизнь.

                                                          *

Уже почти освоился. Вчера с большим трудом успевал за своими, почти голодным остался. С непривычки сложно было. А сегодня уже нормально - сил ведь много.

Летали к магазину - маленькому такому дому. Там помойки большие и всегда что-нибудь найти можно, если вороны и голуби, конечно, не помешают. Долго копались, еды - хлебных корок, огрызков - было много. Целый день там кормились - но не то всё это, не то - как вспомнишь, что мне этот давал, сразу противно становится. А о той жизни только мечтать остаётся.

                                                           *

Скоро весна. Погода уже ничего, хотя ночью всё-таки ещё холодно. Но жить можно. Особенно в последнее время, когда кто-то из наших обнаружил хороший магазинчик. То есть в этот магазин можно прилететь и хорошенько отогреться, если замёрз, а если голоден, можно и подкормиться. Там такие ящики стоят, в них хлеб - на выбор, а рядом в других ящиках - разное зерно, клюй что хочешь. Правда, это не всегда можно, там утром и вечером много людей бывает, а вот в остальное время - осмотрительно всё это делая - пожалуйста. Заваливаешься туда всей компанией, часть на окнах сидит, остальные какой-нибудь батон или пакет с крупой потрошат. Потом, когда надоест, летишь на окно к своим, а потом снова вниз слетаешь - и так сколько угодно. Можно и моцион прямо тут делать - магазин ведь большой. Так поклюёшь, полетаешь, воды попьёшь, с приятелями потолкаешься - вот и день пройдёт. А что там дальше - не наша забота.          

                                                                                                                                  1989

 

                                           Городская история

 

В этом тупике редко появлялись люди, и первый, кто приподнял взгляд вверх до уровня третьего этажа и увидел голову, как-то непонятно торчавшую в форточке почти целиком замазанного краской окна, оказался очень удивлён, и списал непонятное видение на позднее время и свою очевидную усталость. Дело было в воскресенье, и вполне справедливо он предположил, что мужская голова с большими свисающими чёрными усами есть результат его недавних возлияний в близкой пивнушке, откуда и возвращался неожиданный свидетель, случайно выбрав маршрут по проходным дворам через этот глухой тупичок. Но всё же казалось неясно: в тупике находилось три или четыре конторы, и конторы всю неделю не переставая работали, и всё-таки первым, кто заметил странную голову, был случайный человек, кроме всего прочего не очень годившийся в твёрдые свидетели из-за своего нынешнего состояния.

Всё это прекрасно подтвердилось на следующее утро, когда на работе - в небольшой мастерской - во время рассказа о непонятном видении кто-то поинтересовался, чего и сколько перед тем рассказчик принял в пивной, и после заминки всё сразу стало ясно, кто-то засмеялся, ещё один похлопал его по плечу, и так дело и закончилось. Но человек оказался неожиданно упорным, и завернув тем же вечером в переулок, снова подошёл к тому же дому, и убедился, что не ошибся ни вчера, ни сегодня утром, поясняя свою историю недоверчивым сослуживцам: та же самая мужская голова с закрытыми глазами виднелась в форточке на третьем этаже, чего не могли изменить ни надавливания на собственные глазные яблоки, ни сильные встряхивания головой с целью прояснить слегка, возможно, помутневшее сознание. Голова была, как ни удивительным казался сам факт, а к тому времени о её существовании знали ещё и двое школьников из соседнего переулка, стоявшие как раз перед приходом человека примерно на том же месте напротив окна, и не сумевшие решить, не опасно ли будет немного пострелять по голове из рогатки, но так и не успевшие договориться. Сегодня утром, когда один из них совершенно случайно завернул в тупик, в котором практически никогда нельзя было обнаружить ничего интересного, он посчитал находку забавным сюрпризом и под большим секретом раскрыл тайну нескольким одноклассникам, но поверил только один, да и то неохотно и с большими оговорками. Именно с ним происходил быстрый обмен мнениями у самого дома, а пришедший невовремя вчерашний свидетель помешал исполнить замысленное, то есть проверить реакцию головы на стрельбу камнями из рогатки, и двое школьников с беспокойством теперь наблюдали из подворотни за действиями взрослого, который, как они поняли, тоже уже знал о существовании странного предмета в окне третьего этажа.

Прохожий же повёл себя довольно непоследовательно, хотя и казалось совершенно ясно, что голова не может принадлежать живому существу, он несколько раз довольно громко крикнул, оглянувшись при этом вправо и влево, и поскольку реакции не последовало, начал вслух ругать и высмеивать и саму голову, и тех, кто её ради шутки так выставил на всеобщее обозрение. Здесь осторожность изменила ему и пару раз в его речи проскользнули грубоватые выражения и фразы, но к счастью окна и двери контор оставались закрытыми, и никто кроме двух школьников, уже не так боявшихся, не проявил к нему интереса. Постояв и поболтав так без всякого смысла несколько минут, человек решил всё-таки хорошенько осмотреться по сторонам, он поглядел на дальние дома, где окна были закрыты занавесками, и там, вероятно, должны были находиться люди, которых ему не хватало, чтобы обсудить ситуацию, но тревожить кого-то просто так он всё-таки не решился. Он был, очевидно, растерян, и переставшие бояться школьники вышли наконец из укрытия и немного с опаской начали тихо приближаться, не забывая о возможности в случае чего удрать, но увидев, как человек растерянно ждёт их, совсем осмелели, и первый из них, показывая пальцем на окно, стал рассказывать, как вчера днём неожиданно для себя обнаружил её. Человек молча слушал, а потом заинтересовался временем находки и ещё некоторыми деталями, но всё оказалось малозначительным и ничего не дающим для расследования, так что взрослый опять уставился на голову и продолжил её тупое созерцание. Но всё-таки краем глаза он заметил, как один из школьников достал рогатку и что-то делал с нею, он сразу же поинтересовался, может ли кто-нибудь попасть в окно, именно в то самое окно, а не какое-нибудь соседнее, чтобы не вызывать лишнего шума и волнений. В ответ был получен согласный кивок, владелец рогатки подобрал с земли маленький, как раз подходящий для этого камень, и расставив для удобства ноги, хорошенько прицелился, но взрослый неожиданно испугался и перехватил руку с натянутой резинкой. Во-первых, как сказал он, неизвестно, кому принадлежит дом, и неизвестно, какой будет реакция хозяев на чрезмерное любопытство, и во-вторых, кто будет платить за стекло, вы не думайте, что если собираетесь расстреливать окно с моего согласия, то в случае особо удачного выстрела всё будет отнесено на мой счет. Так что, в-третьих, самым разумным было бы расспросить тех, кто здесь работает, то есть в какой-нибудь из ближних контор, но поскольку очень поздно, и там, вероятно, никого нет, целесообразно было бы встретиться на этом месте завтра, часов этак в шесть. Школьники согласились не сразу, владелец рогатки осторожно предложил немного пострелять по нужному окну, но возобладала осторожность, и очередные шаги были отложены до следующего дня.

Вечером же назавтра первооткрыватель обнаружил под окнами дома небольшую толпу, в которой возвышалось трое или четверо, как они сами объяснили, конторских служащих из недалеких кварталов, так же удивлявшихся и недоумевавших, как и остальные - одноклассники вчерашних школьников. Достаточно решительного человека среди них не оказалось, и дело ограничивалось детальным обсуждением мельчайших подробностей лица и костюма, точнее той его части - от груди и выше - которая была доступна для обозрения. Внимательнее всех при этом оказывались вчерашние свидетели - они, очевидно, уже привыкли к странному виду и положению головы и больше обращали внимание на незначительные части обстановки. На зелёном воротничке грубоватой вязки - что выдавало то ли старую рубаху, то ли неизвестного вида потрёпанную куртку - один из них обнаружил маленький значок то ли круглой, то ли овальной формы, но изображения, к сожалению, даже ему не было видно, хотя это была какая-то отправная точка, и после такого сообщения уже все внимательными глазами разглядывали воротничок, и при этом проявились ещё кое-какие детали значка: по краям он отсвечивал золотом, а в центре мелькало маленькое красное пятно, но больше, как ни пытались все добавить ещё какие-то детали, ни у кого ничего не вышло, и смысл значка так и остался нераскрытым.

Здесь же рядом было замечено маленькое белое пятнышко, еле видное на тусклом фоне, и несколько выпуклых узелков с правой и с левой стороны воротничка; сбоку был заметен также оттопыренный кармашек, в котором явно что-то лежало; пуговицы были тёмно-зелёного цвета и почти сливались с материей, такой потрёпанной и старой, что могла прийти в голову мысль о её музейном происхождении, что после долгих раздумий и было высказано, но другие не согласились, и спор по такому пустячному поводу чуть не перерос в серьёзную ссору. Другие придерживались мнения, что ткань не так  уж стара, и привезена, видимо, из-за границы, где, конечно, мало ли чего только нет. В конце концов все согласились с этим, тем более что как-то добраться до ткани и хорошенько её рассмотреть не виделось возможности, и затянувшийся спор быстро притух.Внимание перешло на голову и шею, массивную и с огромным кадыком, покрытым мелкими волосинками рыжеватого цвета, что казалось совершенно несочетаемым с абсолютно чёрными пышными усами и чуть седыми волосами на голове. Взгляд задерживался также на глазах, закрытых веками в окружении густых бровей и серых пушистых ресниц, выпуклые холмики выделялись на сером лице и тянули к себе внимание: можно было подумать, что человек за окном о чём-то напряжённо думает, и вот-вот кончит размышления и приоткроет веки.

Всё, однако, оставалось по-прежнему спокойно и гладко: стоявшие внизу негромко обсуждали детали, вставляя осторожные реплики, а голова неподвижно маячила в окне третьего этажа и никак не реагировала. Совсем уже скоро изыскания зашли в тупик, ничего нового в фигуре или элементах обстановки никому обнаружить не удавалось, и самые разумные решили заняться анализом.

Кто-то из конторских служащих попытался припомнить всё, что известно о доме, но интересного оказалось немного, дом был сравнительно старый, и как и большинство зданий в переулке, стоял покинутым и заколоченным не меньше года, а то и двух или трёх лет - о точном сроке никто не помнил. Что в нём находилось раньше - был ли это обычный жилой дом или в нём располагались учреждения, закрытые и куда-то перенесённые - осталось также неизвестным: кого могла интересовать старая развалина, крепко отгороженная от мира большим поржавевшим замком и долгим прочным безмолвием. Никто не помнил, чтобы в дом кто-то входил или в нём происходили изменения, и в окнах, в-основном закрашенных целиком или наполовину белой краской, также никогда не мелькало ничего постороннего, и совместные усилия так ни к чему и не привели. Наконец возникло предположение о связи через чёрный ход, и взрослый с несколькими школьниками - хотя рвались буквально все - пошли обходным путем к задней стороне дома. Через полчаса немного расстроенные они вернулись с сообщением, что с той стороны, оказывается, есть только одна дверь, и она не просто недоступна для посторонних, но и забита толстыми досками, причём доски давно почернели от непогоды и явно никогда не покидали своего места. С одной стороны дом плотно прилегал к строению, ещё более ветхому и пострадавшему от времени, а в другом месте отделялся от соседнего здания нешироким заборчиком, за которым были свалены в штабеля расплывшиеся от времени доски и бетонные блоки непонятного назначения. Естественный интерес привлёк всех к первому из домов, скоро все изучали уже окна и двери строения, а несколько нетерпеливых, бегло осмотрев фасад, бросились по уже известному маршруту, но очень быстро вернулись разочарованные, не обнаружив с другой стороны никаких следов входа.

Дело шло в неясном направлении, все возможности и пути казались исчерпанными, и опускавшаяся темнота тоже не могла не сказаться на энтузиазме - очень медленно он угасал, и все уже не так старательно наблюдали за окнами, и тихо переговаривались, не предлагая нового и пережёвывая давно найденное, или то, что казалось реальным в недалёких фантазиях, посещавших пока ещё чьи-то головы.

Кто-то апатично вздыхал и потягивался, один из взрослых, сославшись на дела, под полусонными взглядами попытался ускользнуть, но вовремя был замечен и остановлен - по чьему-то предложению был уговор не расходиться до выяснения хотя бы чего-то серьёзного, и пока он ещё не нарушался; неотложные дела ждали не только его, и остальные пока терпели, несмотря на темноту и полную неясность. Предусмотрительность не подвела кого-то, в руках оказалось два фонарика, и владельцы высвечивали слабоватыми лучами неяркий силуэт, теперь уже смотревшийся в других тонах, не таких ярких и светлых. Вся еда, случайно захваченная с собой, оказалась доеденной, и от булочек, за которыми посылали в недалёкое кафе тех, кто оказался морально слабее, уже тоже практически ничего не осталось. Оказавшиеся без привычного ужина осторожно начинали поскуливать и жаловаться на непредвиденную задержку, но остальные не реагировали, хотя сами тоже теряли надежду и терпение, но их удерживала слабая надежда на какую-то неожиданность, или скорее чудо, потому что в обычный ход вещей уже никто не верил.

Однако чуда не случилось, простояв почти молчаливо до появления  звёзд и луны - белой тарелкой сияла она высоко над горизонтом - все наконец устали, и на робкое предложение отпустить домой - ведь было больше девяти - никто уже возражать не стал, сразу же все проснулись и вспомнили о срочных делах, или просто о позднем времени.

Кто-то из самых твёрдых всё же не растерялся, было предложено остаться кому-нибудь на ночь, или организовать круглосуточное дежурство, чтобы не пропустить чего-нибудь неожиданного и могущего иметь последствия - ведь никто не знал, как и при каких условиях появилась голова, и когда она может исчезнуть, или она будет долго стоять в окне на фоне тусклого потолка и стен и вызывать интерес случайных людей и птиц.

Добровольцев, конечно же, не нашлось, и пришлось устраивать жеребьёвку, в которой проигравшими стали школьник и один из взрослых, самый старший из собравшихся под окнами непонятного дома. Уже начиналось всеобщее бегство, и двое несчастливцев должны были всю ночь провести под окнами незнакомого дома, несмотря на неизвестные опасности и довольно сильный холод; им оставили фонари и тёплую одежду, но общие расчёты не оправдались: через полчаса, зевая и дрожа от холода, последние сторожа исчезли, договорившись прийти на следующее утро как можно раньше.

А наутро следующего дня первооткрывателя, с нетерпением ждавшего развития истории и приведшего с собой двоих приятелей и случайного соседа, попавшегося по дороге, слегка ошарашило столпотворение у знакомого места. Ещё издали замечалось большое скопление прогуливающихся и разговаривающих, и при приближении стало видно то, что так всех интересовало в позабытом тупичке: многие взгляды притягивались к окну всё того же дома, окружённого уже со всех сторон густой толпой. Толпа была неорганизованна, и тихо шушукалась и шелестела бумагой и обёртками от конфет, предусмотрительно захваченных с собой. В одном месте на груде ящиков сильно взлохмаченная личность горячо проповедовала, и ближние ряды заметно прислушивались, но влияние проповедника не было пока велико, полная неясность мешала ему, как и всем, кто пытался предложить разумную версию или направить их к какой-нибудь цели. Не изменили положения и появившиеся большой компанией стражи порядка, половина их осталась у выхода из тупика, а остальные довольно бесцеремонно бороздили толпу в поисках непонятного пока источника беспорядка или опасности, но поиски, естественно, не увенчались успехом, и они долго ничего не понимали, пока кто-то не указал на знакомое окно и не рассказал вкратце уже сильно искажённую предысторию. Сразу же они решили устроить допрос, несколько несчастливцев были отведены в сторону и оказались под пристальными взглядами в окружении десятка полицейских.

Однако методика не имела успеха - то ли среди допрашиваемых не было никого из вчерашних зрителей, успевших уже как-то изучить ситуацию, то ли всеобщая растерянность и бестолковость успели затронуть абсолютное большинство, и чего-то существенного обнаружить не удалось. Тогда схема была изменена: теперь стражи порядка пытались выяснить, откуда и как дошла информация, и выйти на первоисточник. Такой способ оказался вернее: через полчаса были найдены сразу несколько вчерашних зрителей. Одна за другой узнавались подробности и детали вчерашних изысканий, и всё яснее становилось, что дело заходит в тупик. Детали и подробности ни к чему не вели, а только отвлекали от сути, и разобраться в деле можно было только благодаря случайности или трудноожидаемому везению. Никто из них не слышал ничего определенного относительно странного дома, и выяснить какие-то моменты можно было очень нескоро, после запроса в городское управление, которое работало к тому же не совсем регулярно. Но никакое управление, как было понятно, не могло объяснить появление головы и её существование в течение нескольких дней на виду всего города, и вся цепь замыкалась, и помочь могло только активное вмешательство, к которому никто не был готов.

Тем временем сборище в тупике заметно развивалось, откуда-то появились тележки с пирожками и водой, забегали мальчишки с последними номерами газет, и всё стало приобретать организованность и порядок. У самых окон таинственного дома с небольшим телескопом на подставке устроилось двое молодых парней - видимо, студентов - и за небольшую плату предлагали взглянуть всем на незапланированное чудо. Видимость через сильные стёкла была, конечно, намного лучше, и маленькая очередь желающих завивалась хвостом вокруг стола. Порядок поддерживался сам собой, и для появившихся полицейских всё было очень просто: их работа заключалась в даче справок и нужных указаний, здесь требовалась уже просто хорошая осведомлённость и приличное знание ближних окрестностей.

С приближением темноты переулок менял свой вид, старые разбитые фонари были приведены в порядок и снабжены сильными лампами, теперь это был один из очагов вечерней и ночной жизни города; парами и поодиночке фланировали вдоль дороги искательницы приключений и случайные прохожие, в нескольких местах уже отбрасывали разноцветный свет большие рекламные щиты и работали два или три киоска, открытых за несколько часов до захода солнца и продолжавшие работать, видимо, в течение всех долгих суток.

А наутро весь неожиданный расцвет и бурление в переулке и вокруг него очень быстро и непредвиденно закончились: один из ранних прохожих случайно поднял глаза до уровня третьего этажа, решив ещё разок взглянуть на предмет, вызвавший эту шумиху, и не обнаружил в окнах уже знаменитого дома никаких следов недавнего чуда. Человек, конечно, не поверил в такой обман, он долго тёр глаза и переводил взгляд с одного окна на другое, а потом на окна соседних домов, но и там ничего интересного видно не было, и тогда он громко позвал полицию, и стал показывать на злополучное окно, которое всё-таки оказалось тем самым, правда уже без главного атрибута - головы и части тела в странной зелёной рубашке, и довольно быстро вокруг собралась толпа, почувствовавшая себя обманутой, и полицейскому стоило большого труда удержать её от резких движений, и ему это всё же удалось сделать, так что скандал, разгоревшийся в городе в ближайшие дни, оставил след в виде кое-каких незначительных перемещений в городском руководстве, большом количестве брошенной бумаги в переулке и вокруг него, и обновлённых ночных фонарях, которые управление не решилось трогать, поскольку по плану в ближайшие месяцы их всё равно пришлось бы менять на новые.     

                                                                                                                                                                   1991

 

                                Человек, который любил Хемингуэя

 

Он был сама любезность, - “проходите, проходите” - сказал он, когда в ответ на звонок открылась входная дверь, и он отступил вглубь квартиры, давая мне дорогу. Я, конечно же, прошёл.

Второй раз я был здесь, и не требовалось уже объяснять, где вешать куртку и оставлять обувь. Я быстро разделся и нацепил тапочки,  потом вслед за хозяином прошёл по коридору в комнату. Сразу же из-за стола поднялась здоровая овчарка и глухо зарычала, сделав несколько шагов мне навстречу. Но хозяин был расторопнее, он уже стоял рядом и почёсывал своего охранника за ухом, приговаривая “спокойно, Чарли, спокойно”. Ласка подействовала не сразу, и ещё несколько минут мне пришлось стоять на месте, выжидая смены настроения барбоса. Наконец собака успокоилась и легла на пол. “Он не любит посторонних.”- Высказался в своё оправдание и в оправдание овчарки хозяин квартиры. “А теперь идите сюда, не бойтесь.”- Он ждал уже в другом конце комнаты, и под внимательным настороженным взглядом я боком прошёл мимо стенки и полок к дивану, где развалился хозяин, и устроился рядом с ним.

Я не случайно оказался здесь. Долгие месяцы таскал я свои рукописи по разным газетам и журналам, получая холодный приём и непонимание всего, что я делал и над чем страдал одинокими вечерами. Кто-то просто отфутболивал меня подальше, не вдаваясь в детали и подробности, кто-то отвергал по странным сомнительным причинам, не имеющим ничего общего с реальностью. Я был один, и неумело барахтался в этой вязкой тине, погружаясь постепенно в призрачное болото неверия, и поскольку не обладал мифическими способностями Мюнхаузена, то рано или поздно должен был оказаться погребённым в нем с головой. И этот человек выглядел спасителем, бросившим мне конец верёвки и предложившим уцепиться за него.

Сотрудник газеты, как он представился по телефону, был красноречив и обаятелен, он сразу предложил мне везти рукописи, причём для удобства можно было встретиться у него дома, с чем я, конечно, с удовольствием согласился. Неделю назад я был уже здесь, тогда по пути на работу я на несколько минут зашёл в квартиру и успел только познакомиться с хозяином и его собакой, такой же злой и нетерпеливой. А сейчас мне предстояло услышать приговор, объективный и беспристрастный, как можно было рассчитывать, судя по первому впечатлению.

Он начал не сразу, сначала он позволил себе маленькую паузу, и только увидев мою готовность слушать и внимать, приступил к делу.-”И что же у нас было?”-”Повесть. Маленькая такая.”-”Да-да-да, припоминаю. Где же она лежала? А, вот.”- Он достал рукопись из-под груды папок, наваленных в нише стены, и легонько перелистал.-”Но нет, нет, нет повести. Из всего этого вы хотите что-то построить? Но это несерьёзно.”-”Почему?”-”Скажите, ради чего всё это написано, вы задумывались над этим?”-”Конечно.”-”Ну и зачем?..”-”Разве непонятно? Это же лирика.”-”Нет, но какая идея должна прийти в голову человеку, читающему всё это? Или вы писали для своего удовольствия?”- Я немного задумался.-”Ну так что же?”-”Вы хотите сказать, что всё так безнадежно?”-”Не совсем, но...”-”Ладно, а что вы можете сказать конкретно?”-”То есть разобрать по элементам?”-”Ну да.”-”Это будет не очень просто... Ладно. Ну во-первых, какой сюжет в повести? Где здесь фабула?”-”Главное - это жизнь. То есть состояние души героя.”-”А где действие? Или вы считаете достаточными все эти переживания и чувствования? Это будет во-вторых. Потом - у вас же совершенно нет развития характеров.”- Это была полная чушь, но я молчал.-”И наконец - мне ведь интересно не то, что он там себе думает, а как он взаимодействует с другими персонажами. Где всё это?”- Я пристыжено молчал, не пытаясь как-то заступиться - хоть минимально - за свои труды, а хозяин квартиры был на подъёме. Разгром моей работы давал ему наслаждение, мало с чем сравнимое, он был рыцарем, топчущим копытами своего боевого коня паршивого огнедышащего гада, и использовал для этой цели также и острое копьё, главные удары которым он, как оказалось, приберегал напоследок.-”И самое главное, объясните мне, кому всё это будет интересно? Ведь вы думаете - это просто так? Нет, да нет же, если кто-нибудь прочитает это в нашей газете - что он сделает? Он никогда больше её не купит, а купит какую-нибудь другую, и его можно будет понять.”- Я был совсем подавлен, хотя и ясно видел глупость и натянутость большинства его мыслей и оценок. Но что мне оставалось делать? Он был хозяином, хозяином квартиры и, можно сказать, хозяином газеты, и потому хозяином жизни, пускай тупым и невежественным. Оставалось проститься с ним, забрать рукопись и уйти, чтобы искать дальше. Но неожиданно он как-то размягчился, подобрел и стал говорить совершенно с другими интонациями, гораздо добрее и возвышеннее.-”Вот почему классика становится классикой? Потому что она описывает человека, каким он был тысячу лет назад, какой он сейчас, и каким ещё останется через многие века. Вот Сервантес.”- Он показал рукой на полки, где стояли длинные шеренги классиков.-”Или там вон - Хемингуэй.”- Он двинул рукой в другом направлении.-”Ведь это же на века, на тысячелетия, тот, кто смог подняться до таких высот, никогда не будет размениваться по мелочам и писать всякую ерунду. Вы уж извините меня. Ведь Хемингуэй - это Толстой двадцатого века, и всякие там Кафки не стоят и одного его рассказа, что уж там говорить о большем. Вот что останется на будущее, а остальное - глупость, бред и ересь, вместе взятые.”- Во время монолога я тупо разглядывал полки, и только потом случайно узрел большой портрет Хемингуэя в старости, и почти сразу перевёл взгляд на хозяина. Эти лица были явно похожи, такая же седая борода росла у хозяина, и взгляд мало чем отличался от запечатленного на фото, и уж не знаю в чем ещё хозяин квартиры старался походить на своего кумира. Это была копия, защищавшая оригинал со всей возможной силой и страстностью, пусть даже в ущерб истине и справедливости. Но мне не было от этого ни холодно, ни жарко, устраивать дискуссию я не собирался, хотя и не разделял горячих убеждений хозяина. Мне это было безразлично.-”Так что учитесь, молодой человек, вот у кого учитесь, и тогда, может быть, из вас что-нибудь и получится. А иначе - извините.”- Я встал, чтобы идти одеваться, но неожиданно собака, залегшая под стол, приподнялась и зарычала.-”Чарли, Чарли, мы совсем тут заболтались и забыли про тебя, ах, какие нехорошие люди.”- Барбос рычал, и я не мог решиться и сделать первый шаг.-”Вы собираетесь уходить? А деньги?”- Я ничего не понимал.-”Какие деньги?”-”Как же, за рецензию, за работу, я ведь тратил своё личное время, нагружал глаза, читал всё это.”-”Разве? Я не знал.”-”Неужели вы хотите оставить Чарли без ужина?”- Самочувствие барбоса было мне безразлично, но я не стал злить хозяина намеками на эту тему.-”Ну так как же?”-”У меня мало с собой.”-”Давайте, что есть.”-”Они в куртке.”-”Хорошо, только без глупостей.”- Хозяин наконец встал, и обойдя меня, повёл Чарли из комнаты, держа за ошейник. Я поплёлся за ним. В прихожей он встал у двери, контролируя ситуацию и поглаживая Чарли по голове. Я порылся в куртке и достал несколько бумажек.-”Хороший Чарли, хороший, и будет у Чарли сегодня вкусный ужин.”- Я быстро одевался, стараясь не делать резких движений, которые барбос мог нехорошо воспринять.-”Ну всё, молодой человек, до свидания.”- Хозяин раскрыл дверь и отодвинулся наконец в сторону, я что-то буркнул и вышел из квартиры.

Никогда больше я не был в том доме, и даже район стал мне ненавистен и противен, и единственное, что могло меня утешить, это то, что деньги в самом деле пошли на благо Чарли, а не его делового, слишком делового хозяина.           

                                                                                                                                                                  1993

 

                             Фактор Маковского

 

Я увидел его, когда собирался сворачиваться и собирать вещи: он выскочил из-под полога леса, ободранный и грязный, и если бы не уверенная и целенаправленная походка, я принял бы его за городского нищего, прочёсывающего лес в поисках пустых бутылок. Один такой уже появлялся недалеко от меня и вынужден был уйти разочарованным и почти униженным: стеклянной посуды у меня с собой не было, а бумажный пакет из-под молока, конечно, не мог заинтересовать его. Но второй гость, очевидно, не принадлежал к тому же сословию, хотя, заметив остатки моего обеда на лоне природы, он и проявил повышенный интерес. Он почти остановился и вытянул шею, вглядываясь в разложенное у моих ног на газете; обросший щетиной кадык зашевелился и мне стало даже жалко его, потому что я увидел наконец измученный затравленный взгляд: так могла смотреть побитая и брошенная людьми старая собака.

Но он не был собакой, хотя даже собаке я мог бы дать остатки хлеба, сыра и колбасы: я понял уже, что он очень хочет есть, и только робость сдерживает его и не даёт приблизиться. Тогда я приподнялся и поманил его рукой, показывая одновременно на газету. Секунд десять он всматривался в моё лицо, выискивая, возможно, скрытую от него пока опасность, но потом всё-таки приблизился и сел на бревно напротив: так было удобнее всего.

Я ещё раз показал рукой на остатки угощения, и он схватил яблоко и с косточками сжевал его: так сильно он хотел пить. Больше ничего освежающего у меня не оставалось, и он занялся сыром, собирая раскрошившиеся кусочки и раскладывая их на куске хлеба. Я всё ещё ждал: мужчина хоть и был в грязной куртке и джинсах, но слишком мало походил на опустившегося и ушедшего на самое дно жизни бомжа: ему было пока меньше пятидесяти, и с едой он обходился достаточно культурно и цивилизованно, как человек, привыкший к вилке, ложке и ножу.

Наконец он доел сыр и приостановился; я надеялся, что сейчас он даст какие-то объяснения, и он на самом деле наконец заговорил.-”Здесь никого не было?”- Он быстро огляделся.-”А кто тут мог быть?”-”Двое или трое высоких в плащах. Это убийцы.”- Он жёстко посмотрел на меня, проверяя реакцию на нестандартное сообщение. Реакции я не проявил: пока мне было интересно просто слушать незваного гостя.-”И за кем же они охотятся?”-”Конечно, за мной. Мне бы в американское посольство.”- Неожиданно он высказал вслух самое, возможно, сокровенное пожелание.-”Но вы не бойтесь: я не шпион.”- Он даже попробовал улыбнуться, но это ему не удалось: наружу вылезли гнилые чёрные зубы, и заметив мою реакцию, он спрятал их обратно.-”А кто же вы такой?”- Он на самом деле был совершенно не похож на шпиона или диверсанта: с одной стороны он был маленький и явно хилый, а с другой стороны -  у него был слишком яркий и запоминающийся взгляд, с которым вряд ли его могли принять в любую - даже самую примитивную и отсталую - разведку мира. Он был личностью, слишком заметной на фоне серой толпы, чтобы не провалить первое же серьёзное и крупное задание, и никому бы не пришло в голову использовать человека с такими начальными данными там, где требуется мышиная серость или зачуханность и забитость тихого обывателя.-”Если вы расскажете о себе, я никому не проболтаюсь.”-”Да мне и не жалко. Только вы следите за окрестностями: хорошо?”- Я согласно кивнул, не слишком серьёзно воспринимая пока информацию незнакомца; в конце концов он мог оказаться шутником или даже сумасшедшим.-”Дело в том, что я учёный. То есть философ. Или нет, лучше так: и то, и другое, поскольку то, чем занимаюсь лично я, относится и к науке, и к философии.”- Я с большим сомнением посмотрел на него: вид для философа или даже учёного у него был необычный, а грязь, облепившая джинсы и особенно куртку, была обычной московской или подмосковной грязью, вряд ли имевшей к науке отношение.-”А это всё?”- Я показал рукой.-”Не обращайте внимание. Я скрываюсь несколько дней. Кстати, у меня к вам огромная просьба: вы не могли бы дать немного денег? Если у меня всё кончится хорошо, я могу вернуть - и даже в десять раз больше.”- Пока всё выглядело забавно и даже интригующе. Я полез в карман и достал две бумажки по тысяче. Из другого кармана я выгреб несколько конфет: они тоже могли пригодиться ему.-”Ладно, можете не возвращать: мне не жалко.”- Он быстро спрятал подарки.-”Спасибо. Но вы мне верите?”- Я кивнул: он был мне безразличен, а интересный рассказ просто удачно развлекал и скрашивал время.-”Ну а... учёная степень? И фамилия, если не жалко?”- Он обиделся.-”Фамилия моя вам ничего не скажет... Ну хорошо: Маковский. Но помните, что вы обещали молчать.”- Я строго кивнул.-”А степень,- похоже, он разозлился,- в ней-то всё и дело.”- Он почесал голову и внимательно оглядел окрестности.-”Ну хорошо: кандидат наук. Философских.”-”И почему же в ней всё дело?”- Он недовольно посмотрел мне в лицо.-”Какая разница, какая степень была у человека, доказавшего, что Земля крутится вокруг Солнца, а не наоборот. Кстати, его чуть не сожгли потом на костре.”-”Это вы о Копернике?”-”Да.”- Судя по всему, я имел дело с учёным, свихнувшимся на почве своей основной специальности: но пока он держался тихо, беседу можно было продолжать.-”Вы хотите сказать, что вы такой же первооткрыватель, как и Коперник?”-”Не совсем.” - Он потупился.-”Но в социологии я являюсь основателем новой крупной дисциплины, что может очень серьёзно отразиться на всей науке в целом.”-”И что же это за область?”-”Вы всё равно о ней никогда не слышали. И не услышите. Я назвал её “социопрагматикой”.”- Похоже, я ошибался: то, что он говорил, выглядело достаточно логично и совсем не было похоже на бессвязный бред сумасшедшего.-”И что же это такое?”- Он почесал голову, взлохмаченную и не очень чистую: возможно, там сейчас кто-то бегал.-”Я не буду очень сильно углубляться: если коротко, это наука о социальных институтах различных сфер деятельности с точки зрения интересов людей и социальных групп. Это достаточно точно и в то же время просто. Вы поняли меня?”-”В-общем, да. Но почему вы скрываетесь: разве здесь есть что-то опасное?”-”Вот-вот, вы тоже задаёте мне такой вопрос. Все задают мне такой вопрос. И не хотят верить, когда я рассказываю о реальных фактах.”-”Расскажите, может быть, я поверю.”- Он замолчал и стал внимательно рассматривать меня.-”А вы, извините, что кончали? Не университет?”-”Да. Московский.”-”Тогда мы почти коллеги. Хоть я и старше. Но вы меня поймёте.”- Он сразу почему-то засуетился и по-моему даже обрадовался: возможно, он давно уже не общался с сочувствующими и достаточно образованными собеседниками.-”Я, знаете, преподавал после окончания философию, и защитил довольно быстро диссертацию - по одной из стандартных тем, но это было так - обычно и можно сказать буднично. А вы, извините, никогда не задумывались о причинах существования так называемых творческих династий или, например, научных школ?”-”Нет.”-”А вот мне это пришло в голову, и после того, как я серьёзно в эту область углубился, и начались все неприятности.”-”Это почему же?”-”То есть на самом деле я занимался больше наукой и так называемыми научными школами, и даже моя основная работа носит название “О природе научного прогресса”: мне это как-то ближе.”-”И что же вы такого открыли?”- Я начал заинтересовываться.-”Скажите пожалуйста, что вы слышали о таком человеке, как англичанин Гук?”- Я задумался.-”Закон Гука - это не его?”-”Да, правильно. Но это так - мелочёвка. А слышали вы о том, что первооткрывателем так называемых законов Ньютона и закона всемирного тяготения является тоже Гук, причем существуют документы, объективно это доказывающие?”-”Нет. Вы хотите сказать, что Ньютон был таким мерзавцем и украл или присвоил право первооткрывателя?”-”В-общем, да. Хотя это неважно. То есть не так важно: был ли он человеком, не слишком разбирающимся в средствах, или он всё-таки был достаточно порядочным. Дело не в этом.”-”А в чём же?”-”Видите ли, какая ситуация: истины - это комары и мухи, порхающие вокруг. Они могут садиться на многих, чистить где-то лапки и брюшки, и кое-кто даже способен поймать их и удержать: главное не это. Главное - это создание банды, которая под руководством главаря сможет сделать истине широкую рекламу, чтобы с её помощью одержать победу над другими бандами. Даже если то, что они отстаивают, и не является истиной: во всяком случае в сравнении с системами конкурентов.”-”Ну, истины не бывают абсолютными.”-”В науке - да, вы безусловно правы. Но в большинстве случаев можно построить иерархическую лестницу, и одни истины станут более глубокими и достоверными по сравнению с другими.”-”Может быть.”-”Не может быть, а точно!”- Похоже, он немного разозлился и обиделся.-”Хотя вы, конечно, не специалист: так что я не буду слишком углубляться... Одиночка обречён: если он не примкнёт к какой-то банде, то не сможет продвинуться слишком далеко по иерархической лестнице и утвердить свою истину.”- Я кивнул: он был безусловно прав, и судьба нескольких моих однокурсников подтверждала теоретические выкладки незнакомца.-”Гук был одиночкой и не понимал реальной ситуации: его просто сожрали.”-”А ведь была ещё какая-то история с дифференциальным и интегральным исчислением: там участвовал как раз Ньютон и...”-”Лейбниц! А изобретателем был один француз, имя которого сейчас известно только историкам науки. Всё очень просто: Ньютон был создателем первой крупной банды или мафии в области науки: это и было его главным достижением. А в той истории он столкнулся с другой бандой: они двигались от того же источника, но обнаружили святое лежбище уже занятым, из-за чего и разгорелась драчка.”- Он замолчал и стал отдуваться. Теперь я, кажется, понимал причину его нелёгкой жизни.-”По-моему - вы сгущаете краски. Даже если Ньютон и украл у Гука главные открытия - то ведь они стали известны всем благодаря именно Ньютону, а не Гуку.”-”Если следовать вашей логике до конца, то создателем этих законов придётся признать королей Англии или парламент, которые, в конце концов, управляли страной, и дозволили Ньютону напечатать свой труд, в котором и были описаны все те законы. А историю так называемого первого позитивизма вы слышали?”-”Совсем мало.”-”Так вот: весь позитивизм содержится в письме, которое Сен-Симон отправил своему секретарю Огюсту Конту: не будучи лопухом и раззявой, Конт с благодарностью принял эти несколько идей и накропал неплохой такой томишко, размазывая эти идеи по стенкам и растворяя их в дистиллированной воде пустых рассуждений; конечно, надо было найти ещё издателя и создать банду: в этом его безусловная заслуга; а результат вы знаете: Конт теперь гордо именуется основоположником первого позитивизма, а герцог Сен-Симон вкупе с прочими мечтателями и утопистами отправлен на свалку истории. Можно продолжать?”- Я был шокирован: он рассказывал строго и убедительно, и хотя я и не мог проверить реальных фактов, я верил ему.-”Образ рассеянного учёного - это сказки. Учёный должен иметь абсолютную память, знать: чего, где, как и почём, и иметь стальные челюсти и нервы. Кстати: совесть совсем не обязательна, она только вредит делу. И только тогда у него есть шанс занять место в истории.”- Он рассмеялся: сейчас мне было неясно, шутит он или говорит правду, но из реальной практики я мог сделать печальный вывод: он скорее был прав, чем ошибался. Было хоть и горько, но интересно слушать человека, добравшегося, судя по всему, до каких-то глубоких и основополагающих закономерностей, имеющих отношение и ко мне тоже: несколько лет назад я тоже безуспешно пытался таранить мощный твердокаменный бастион. А сейчас мне были интересны уже детали и подробности.-”Хорошо. А какие конкретные открытия вы можете предъявить?”-”Конкретные?”- Он задумался.-”Ну, фактор Маковского: вас устраивает?”-”Это что за зверь?”-”Объясняю достаточно просто и понятно: это зависимость между положением человека в существующей общественной иерархии и его связанностью с какой-то из банд или мафий; всё достаточно просто: чем выше положение на социальной лестнице, тем меньший процент людей на этой ступени, не связанных или имеющих минимальные связи с мафией. По статистическим данным я обнаружил строгие количественные зависимости и смог превратить их в формулы. То есть это касается всех видов деятельности: там очень много разных характеристик, сильно отличающихся в разных областях.”-”И где же... наихудшая ситуация?”-”Ну естественно: в политике. Хотя некоторые факторы с трудом поддаются измерению, там безусловный бардак.”- Я задумался: из всех видов деятельности политика была на самом деле грязным и недостойным занятием; видимо, фактор Маковского был серьёзной разработкой.-”А наоборот?”-”Наоборот? Искусство; хотя и с небольшим отрывом от философии. Наука, кстати, ровно посередине. Могу, если интересует, сообщить даже точные цифры: на один из крайних вариантов, естественно, который может быть самым интересным: случай абсолютного неучастия человека ни в одной из банд. Надо?”-”Да.”-”Если мне не изменяет память, то цифры примерно такие.”- Он сморщился и стал тихо выдавливать из тайников памяти.-”Для кандидатов наук - чуть больше двадцати процентов, для докторов - шесть с копейками, членкоров - полтора, а для академиков - около одного. Может, даже и меньше.”- Он хохотнул.-”Так что неудивительно, что Ньютон считается чем-то вроде показателя гениальности и одним из лучших учёных всех времен и народов: это просто следствие фактора Маковского... Так что вы меня, пожалуйста, не выдавайте, и знаете ещё что: вы не могли бы мне ещё одолжить? Хотя бы тысяч десять.”- Я полез в сумку.-”Кстати: а от кого и почему вы спасаетесь?”-”Как от кого? Я уже почти полчаса рассказываю: от них от всех. Как вы, наверно, понимаете, мои работы не могли быть изданы в этой стране, и единственный вариант - это Запад. Меня даже пригласили преподавать в один из колледжей Америки, но для этого сначала надо выбраться отсюда.”- Он полез куда-то под куртку, и быстро вытащил сложенную газету: внутри оказался листок хорошей плотной бумаги, весь засаленный по краям и покрытый мелким непонятным текстом на английском языке.-”Это официальное приглашение.”- Он убрал листок обратно.-”Но мне всё равно непонятно, зачем надо было устраивать на вас охоту?”-”Дело в том, что кроме основных трудов я переслал на Запад и статистический материал: там вся подноготная Академии Наук, многих политиков, юристов и людей искусства. Кому же такое понравится?”- Такое действительно мало кому могло понравиться, и если там были собраны досье ведущих политических деятелей государства, то странно было, что он ещё оставался в живых.

Неожиданно я увидел, как учёный насторожился и даже привстал: я резко обернулся, но там была всего лишь собака, сопровождавшая одинокую пожилую женщину.-”Вот всегда так: какая-нибудь дура вылезет где не надо, а у меня сразу душа в пятки и почти предынфарктное состояние.”-”А я всё-таки не понял, в чём состоит природа научного прогресса.”- Он удивлённо уставился на меня.-”Разве я не объяснял? По-моему, здесь всё очевидно и просто: вся наука делится на какое-то количество банд и небольшую группу одиночек - ну, одиночки обречены - это очевидно; потом банды или мафии - кому как больше понравится, здесь дело вкуса - начинают войну друг против друга: естественно, всеми возможными способами и приёмами; может быть и шантаж, и клевета, и физическое устранение соперников...”-”Это как это?”-”А вы что же, не знаете ничего о развитии генетики в этой стране? Одна банда благодаря стечению обстоятельств оказалась ну в очень благоприятных условиях - причём не самая мягко говоря достойная - и где теперь наша генетика?”- Я скромно промолчал.-”Правильно: в том самом месте. Но всё-таки рано или поздно: благодаря накоплению фактического материала - у одной из банд появляется большее число сторонников, и постепенно она вытесняет все остальные; появляется, естественно, куча перебежчиков и новых прихлебателей, и на некоторое время воцаряется диктатура; то есть я хотел сказать: мир и спокойствие. Но это до тех пор, пока у одного из одиночек или члена банды не рождается что-нибудь новенькое: но без собственной банды ему всё равно не выжить.”- Он остановился и замолчал.-”Однако вы нарисовали мрачную картинку: вам не кажется, что всё это сильно раздуто и преувеличено, или по крайней мере может быть описано значительно мягче и спокойнее?”-”Что?! Я всю жизнь занимался этой проблемой, а ты, жалкий и ничтожный червь, смеешь мне что-то здесь указывать?!”- Перемена была огромная: он поднялся на ноги, и вырос почти до неба: из глаз хлестали молнии, и если бы он обладал способностями Зевса-громовержца, он безусловно убил бы меня на месте, превратив в кучку остывающего пепла; он бросал мне в лицо грязные непристойные ругательства, как будто забыл о том, что я приютил его и дал ему еды и денег, и я превратился вдруг в самого грозного и опасного врага. На всякий случай я привстал, и сразу после этого он быстро нырнул вниз и схватил самый крупный кусок хлеба с газеты и бросился от меня в лес. Он побежал дальше той же дорогой, по которой попал сюда, но я не стал его преследовать: теперь он был похож на сумасшедшего, сбежавшего из больницы, и я не знал, как относиться к его рассказу, такому вроде бы логичному и связному. С одной стороны это выглядело правдоподобно, но я знал, что гениальность слишком часто перетекает в сумасшествие, и наоборот, и не было никаких гарантий, что он не является пациентом недалёкой больницы. Я быстро скатал газету и запихнул её в

сумку, и под тихий шелест начинающих желтеть листьев двинулся по тропе туда, где был мой дом. 

                                                                                                                                                                   1995

 

 

Человек, любивший смеяться

Даже и сейчас ещё у нас в памяти звучат раскаты смеха - громового или заливистого, кудахтающего или сознательно приглушённого - уж Рудик-то мог варьировать его как угодно, поднимаясь чуть ли не до щенячьего визга или басовито погрохивая - когда это было нужно. Он был мастером в столь необычном деле, и кто другой смог бы пускать такие - почти кошачьи - вопли, и оставаться при этом радостным и всем довольным? Да мы и сами не имели ничего против: его весёлый заливистый смех только согревал всех, кто хотя бы раз соприкасался с его источником, родником, бившим непрерывно и беспорядочно, затопляя ближайшие окрестности и изливаясь временами и дальше, за пределы обычного ареала. Всем становилось радостно и грусть улетучивалась, испаряясь от могучего натиска и напора, а мы довольно следили за Рудиком и вместе с ним переживали его состояние: вроде бы ничем не обусловленное. Но тем не менее никто не протестовал и многие даже завидовали - в особенности тем последствиям, понятным и обоснованным, что привели в конце концов к его взлёту к самым вершинам если не власти и могущества, то хотя бы денежного благополучия. После института - так же с ослепительной улыбкой им завершённого, как и завоёванного - все мы гадали: а что же преподнесёт ему суровая судьба? однако недолго продолжались мытарства и хождения по неизведанным тропам и закоулкам, и уже через полгода все мы заметили первое благотворное изменение: на обретённую с такой лёгкостью работу отныне он стал ездить на собственной машине: один из немногих сверстников и однокашников из двора и ближайших окрестностей. Пока ещё это была не иномарка, но мы больше не имели сомнений в счастливой судьбе, обусловленной столь радостным состоянием почти полного довольства и счастья, имевшего какой-то явно внечеловеческий источник происхождения, потому что никому и никогда не удавалось затушить ту свечку, что постоянно согревала и отмораживала нас. Кое-кто даже пытался подражать: однако тщетны и напрасны были жалкие потуги при помощи такой же ослепительной улыбки добиться благосклонности судьбы: она не хотела видеть и замечать сомнительные усилия и расточала все блага и соки жизни всего лишь одному из нас: человеку с самой яркой и ослепительной улыбкой и постоянно изливающимися потоками тепла и смеха.

Что же касается иных сторон общей жизни, то с ними всё выглядело не менее благополучно: романы с самыми красивыми и длинноногими девицами ближайших окрестностей постоянно сменяли друг друга, следуя один за другим с частотой кадров в развлекательном фильме, уподобляясь также благополучными концовками, хэпи-эндами, за которыми следовали новые приключения и похождения. Никто не имел такого количества побед на своём счету, и даже завзятые донжуаны и греховодники - для которых не существовало невозможного и запретного - терялись при обзоре столь могучей коллекции призов и вымпелов: все они завоёвывались опять же при помощи неизменной улыбки и всеподавляющего победительного смеха, отменяя и как бы подвергая сомнению все усилия почти что профессионалов в этой области. Никто из них даже и помыслить не смел, что возможны другие способы завоевания сердец и твердынь - кроме их собственных - однако Рудик опровергал их и отменял за ненадобностью, становясь Колумбом и в этой области, как и ещё в некоторых иных сферах. Он являлся нашим светочем, за которым тянулись и погрязшие в делах, и опутанные семейной жизнью, и если бы кого-то подняли посреди ночи и спросили: а веришь ли ты во что-нибудь в этой жизни? - то на одном из первых мест безусловно обосновался бы он - герой и кумир нашего мира и ближайших окрестностей.

Совершенно явно проявлялось это в обычных в мальчишеской среде выяснениях отношений: мы берегли его от сознательной грубости, и даже заступались и помогали выпутаться из сомнительных историй, где он - уже на стороне - оказывался замешан: никто не простил бы себе или другим столь тягостной потери, и даже неожиданное возвышение - вследствие удачной женитьбы спустя два года после завершения института - стало нежданным, но почти и предсказуемым ударом. Теперь он больше не жил с нами, выбрав судьбу зятя могущественного человека, и только временами появлялся в нашем дворе, по-прежнему одаривая всех неизменной улыбкой и приступами радостного заливистого смеха. Он сменил карьеру: при помощи привычных средств он завоёвывал уже не кошельки, а сердца обывателей, сделавшись кем-то вроде помощника при могущественном зяте, вершившем судьбы мира, отблески чего долетали до нас теперь в большей мере из газет и через серые экраны, чем при посредстве устных рассказов. Рудик стал вальяжнее и раскатывал уже на “мерседесе” - мечте многих бывших приятелей и однокашников, даже и не смевших надеяться на нечто подобное в ближайшие годы, что же касается нашей гордости и славы, то он как бы уже и не замечал таких пустяков, обмолвившись однажды почти нехотя о скорой покупке машины посерьёзнее и подороже. Все мы гадали тогда: что же это будет за марка? однако только один из нас выдал правильный ответ: вскоре он раскатывал уже на тёмно-синем “ягуаре”, пугая несмелых прохожих и собак почти бесшумным и мгновенным появлением ниоткуда и таким же уходом в никуда. Дальше уже некуда было устремляться нашей фантазии, и без того подвергавшейся слишком заметным перегрузкам, и мы не слишком удивились, когда однажды - включив телевизоры - обнаружили Рудика на трибуне, вещавшего что-то важное вполне представительному собранию. Он уже вжился в новую роль, не изменяя однако прежним привычкам: просто сейчас он казался солиднее и несколько строже, не опускаясь больше до слезливого панибратства: теперь совершенно явно он достиг успеха и вышел в люди.

Визиты к нам становились всё реже и малочисленнее: он появлялся только на заметные праздники, когда работа отпускала его и общение с родителями и бывшими одноклассниками становилось отдушиной и возможностью развеяться и отдохнуть. Всё так же он излучал довольство и радость, хоть и отпускаемые в меньших дозах: он стал птицей высокого полёта, и слишком много, видимо, приходилось ему растрачивать свой дар на завоевание чужой благосклонности и внимания. Уже только родители притягивали его сюда, заставляя не забывать родного гнезда; мы гадали: а не станет ли Рудик уже сам по себе столпом общества? - но именно через родителей и дошла до нас скорбная и почти что фантастическая весть: оказалось, что Рудик - наша гордость и слава - проходя некое медицинское обследование, был уличён и лишён всего, чего он достиг и чем почти стал: из-за диагноза, и ставшего причиной его постепенного возвышения и потом падения на самое дно - посттравматической дебильности, так и не распознанной всеми знавшими его на протяжении почти тридцати лет прожитой так странно и вычурно и похороненной в стенах лечебного заведения жизни.

                                                                                                                                      1997

 

                                                 Инсталляция

 

Мы пришли одними из первых, когда галерея только начинала свою работу, и почти никто ещё не бродил среди странных предметов на постаментах и пёстрых, сшитых из кусков ткани, бумаги и бог знает чего полотнищ на стенах, изображавших различные настроения, состояния души и прочие мыслимые и не совсем возможные комбинации из вчерашнего дождя и утюга с нагревателем, бульдозера и сгнивших овощей или света звёзд и набора кастрюль с электрогрилем. Галерея работала давно, и мы уже знали, что посуда и бытовая техника никуда не денутся и не исчезнут со своих мест, оставив о себе слабую память в виде ругательных или одобрительных оценок в книге отзывов у входа, но нам нужно было другое, давно готовившееся зрелище, обещанное в этот будничный скучный день: С., признанный мастер, должен был продемонстрировать итоги почти трёхлетней работы, ради чего галерея устраивала приём с приглашением достаточно ограниченного числа гостей. И нам, не попавшим в столь избранную компанию, пришлось прийти заранее, за несколько часов до начала, когда в результате обычной неразберихи в галерею можно было ещё проникнуть без специального приглашения.

С. был давно известен в узком кругу, пользуясь всеми преимуществами такой известности: подпольные выставки на случайных квартирах уже давно собирали большое число поклонников, и с изменением ситуации и открытием большого числа вернисажей и галерей слава естественно расширилась до новых границ, и С. как гранд и знаменитость жил другой жизнью: отпала необходимость  в побочных заработках, мэтр вставил выпавшие зубы, погрузнел и на нечасто посещаемых приёмах появлялся на новом “мерседесе” в компании молодой привлекательной девицы. Все гадали - кто же она? - самые настырные и въедливые журналисты караулили у дома и подстерегали на приёмах каждое неосторожное движение или слово парочки, но усилия не давали успеха, и загадка не исчезала, создавая ещё больше шумихи и ажиотажа вокруг жизни и творчества избранного свыше мастера.

Когда же кому-то удавалось разговорить обычно хмурого художника, то интервью продолжалось до тех пор, пока от искусства собиратель жареных фактов не пытался повернуть в сторону личной жизни: как осторожная и чувствительная устрица мэтр захлопывал раковину и уходил от дальнейшей беседы. Единственное, что удалось установить за два с лишним года бесконечных попыток - имя девицы, но и в истинности такого обязательного атрибута никто не был уверен. Её звали Кристиной, и экзотичность наводила на мысль, что это всего лишь псевдоним, красивая наклейка на красивой упаковке, а настоящее имя вместе с бедами и грёзами прошлой жизни спрятано на дне, куда не может дотянуться ни один из любителей тухлятины. Почти все были уверены в её темном и бурном прошлом, и пристальный и ледяной взгляд кобры, которым она иногда смотрела на нахальных кроликов, суетящихся вокруг, доказывал, что она не просто очередное увлечение знаменитого мастера, а нечто большее: поздняя счастливая любовь или наоборот - тяжёлый камень на будущем надгробье.

Обычно мэтр держался холодно и неприступно, позволяя немногим находиться в достаточной близости от себя, и совсем уж таинственно и скрытно делал он прошлые шедевры: ни один из журналистов так и не смог побывать в знаменитой мастерской, а родственников и тех людей, которых называли его друзьями, он тоже не удостаивал особым доверием. Он жил замкнуто и отчуждённо, как олимпийский бог, и единственной связью с миром оставалось искусство, но и такая общность казалась эфемерной и потерянной, потому что почти три года он не представлял новых работ, и все гадали, чем же он занимается за плотно прикрытыми дверями и окнами своей мастерской.

Домыслы возникали и почти сразу лопались как мыльные пузыри, не находя какого-то подкрепления и обоснования, и стали появляться даже крамольные мысли: не израсходовал ли мастер всего себя в ранних жестоких схватках, когда из противоборства с враждебным окружением возникали один за другим его истинные шедевры, и сейчас ему оставалось только доживать обычной растительной жизнью, существуя за счёт прежней славы? Число усомнившихся было достаточно велико, даже старые почитатели начали терять терпение, долгое время так согревавшее знаменитого мастера, пока однажды не расползлась сомнительная весть о его скором выходе на поверхность. Сначала слухам никто не верил, призывая в свидетели прошлые несбывшиеся ожидания, но когда в городе появились афишки с точным указанием места и времени выставки, последние сомнения растворились в воздухе, и уже с нетерпением старые и новые поклонники стали дожидаться открытия.

Мы тоже не могли остаться в стороне: С. был одним из отцов современного искусства, дававшим ещё недавно так много пищи для наших разговоров, и кому же ещё обязаны мы были проникновением в сложный и запутанный мир западного искусства, где без надёжного сопровождения сложно было что-нибудь понять. Он предлагал свои интерпретации обычных уже там тем и сюжетов, неизменно окрашивая их в собственные краски и тона, более близкие и доступные, но разве мог кто-то укорить его за несамостоятельность и упрекнуть в подражании и второсортности? Все мы понимали и поддерживали его стремление раздвинуть границы нашего сознания до общепринятых размеров, а если и находился кто-нибудь несогласный, то пожалуйста: мы не держали его в нашей среде, неспособной хоть как-то материально скрасить его недовольство, и он уходил дальше, в другие сферы и плоскости, где мог найти более близких и понятливых соратников.

При всей любви и восторженности мы так и не приблизились к нему: в последние годы мэтра окружала толпа канонических учеников и последователей, и где уж было нам, бедным студентам, попасть под благословенную сень, время от времени одаривавшую кого-нибудь очередным успехом: призом на выставке или удачно проданной в одну из коллекций Запада вещью. Счастливчик непременно отмечал событие, устраивая приличный банкет, на который приглашался учитель, не всегда, впрочем, баловавший его своим присутствием. Бесконечные возлияния могли отразиться на здоровье, и он благоразумно ограничивался одним-двумя застольями в месяц. Такого количества было и без того достаточно для его неспокойного характера, и только необходимость не исчезать со сцены современного искусства заставляли мэтра участвовать ещё и в различных мероприятиях, не имеющих прямого отношения к искусству и его личному творчеству. Критики и журналисты не дали бы завять и иссохнуть его авторитету, но всё же лучше было находиться поблизости, чтобы в случае нужды дать почувствовать свою силу и значительность.

Он не напрасно прошёл длинную суровую школу, выбросившую далеко на обочину многих из тех, с кем в прошлом начинал свой путь. Кто-то давно умер, в нищете и забытости, некоторые отступились, не выдержав излишних трудностей и забот, а наиболее разумные и находчивые жили далеко отсюда, в тиши и спокойствии занимаясь каждый своим делом. Были и неудачники, ушедшие от обычных забот в тупое созерцание бутылки, и одного такого, давно спившегося и похожего на городского нищего, мы даже поддерживали. Но над жалким и забытым месивом возвышалась, как маленький и неприступный островок, небольшая группа уцелевших, и пиком, его верхней точкой, был С.

Мы пришли слишком рано, но по коридорам и залам галереи уже ходили первые посетители, случайно забредшие в такую рань или тоже, как и мы, осведомлённые о предстоящем событии. О нём напоминал только крошечный плакатик у входа, похожий на развешанные по городу, и неудивительно было, если многие просто не обратили на него внимание. На скорое торжество ожидалось телевидение, и обязательно должны были приехать дипломаты, давние сторонники и почитатели таланта мастера, и вполне можно было понять готовящиеся меры безопасности.

Пока мы не знали, где будет размещена работа мастера, и чем она окажется на этот раз: период чистой живописи был давно позади, и среди последних увлечений встречались опыты с фотографией и скульптурой, их совмещение и поиски новых путей, мало кому знакомых. Мэтр прокладывал новые дороги, уходя от былого подражательства, а мы с изумлением следили за появлением его очередных шедевров, которые всё скупее и реже он выдавал на общий суд. До сих пор оставалась в памяти “Девушка на бревне”, сложная скульптура из дерева и пластика, купленная несколько лет назад одной из лучших парижских галерей, или “Танцующие фламенко”, оставленная мастером несмотря на щедрые предложения. Даже ученики уговаривали его расстаться с поздним шедевром, за который ценители давали десятки тысяч долларов, но упрямец остался твёрдым и непреклонным. То ли как признанный классик он не считался с общим мнением, то ли в данном случае играли роль неизвестные личные причины, но вслед за этим мастер перестал выставлять новые работы, и сегодня всем предстояло увидеть, что же скрывалось за долгим молчанием.

Никто, конечно, не сомневался в мастерстве и таланте, многократно доказанных и подтверждённых, вопрос заключался в другом: не ушёл ли мэтр за три года затворничества в столь далёкие дебри, где до него никого не было, и поймем ли мы, отставшие, его замысел и идею? Обидно было сесть в лужу на глазах у друзей и соратников, и поэтому сразу после появления афишек мы попытались узнать, что нас ожидает. Целых три дня накануне открытия мы дежурили у входа, не забывая оставлять кого-то и на ночь, но установить удалось немного: прошлой ночью, накануне открытия, были привезены огромные деревянные ящики, с большой осторожностью отнесённые затем внутрь. В них явно находился будущий шедевр, но деликатные расспросы дежурившего ничего не дали: такими хмурыми и сосредоточенными выглядели люди, разгружавшие машины. Единственное, что стало ясно - масштабность произведения, его эпический размах и наверняка вселенская глубина, встречавшиеся во многих из последних работ. Непохоже было, что в ящиках находятся холсты, там лежало явно что-то объёмистое и тяжёлое, и с нетерпением мы теперь ждали открытия, чтобы проверить возникшие предположения.

Большинство думало, что внутри находится сложная композиция, безусловно состоящая из многих составных частей: там могли быть человеческие фигуры, вроде последней работы, или что-нибудь более грандиозное, с использованием дерева или гипса. Немногие считали, что в ящиках спрятана одна большая скульптура, и мэтр для простоты сделал ее разбирающейся на отдельные фрагменты:  это было ближе его прошлому творчеству и объясняло длительное затворничество. Загадка оставалась, привлекая дополнительное внимание к и без того таинственному зрелищу, и нам, благоразумно подумавшим о трудностях, предстояло вместе с первыми счастливцами присутствовать на открытии.

Мы обошли почти всю галерею, но не обнаружили видимых изменений, и пришлось сделать ещё один круг, прежде чем в одном из угловых помещений мы нашли запертую дверь, за которой явно что-то происходило. Шум был негромкий, но сплошной и равномерный, упал тяжёлый предмет и посыпались ругательства, быстро закончившиеся, и снова, как и до того, закипела активная работа.

Наконец кто-то вспомнил, что за дверью скрывается большой зал, лучшее помещение галереи, и всё встало на места. Оставалось набраться терпения, пока подойдёт назначенное время, соберутся гости и их допустят к тому, что давно ожидалось всеми.

Мы нашли, что искали, но было ещё слишком рано, а дверь оказалась плотно запертой, и попытка осторожно заглянуть внутрь не принесла успеха: ручка опускалась и поднималась, но когда смельчак пробовал тянуть дверь на себя, становилось ясно, что мэтр заперся изнутри на ключ. Чтобы не привлекать лишнего внимания, мы не спеша двинулись по залам, делая вид, что рассматриваем и изучаем их содержимое.

А содержимое оказалось не таким уж слабым и неинтересным, в первом же зале мы наткнулись на коллекцию эротической фотографии, обрамлённую глыбами камня и рассыпанным на полу песком;  дальше пошли странные металлические и железобетонные конструкции, и ещё через один зал обнаружились картины, необычные по краскам и содержанию, но очень сильно что-то напоминавшие. Не напрасно шатались мы оставшиеся три или четыре часа до открытия, хотя и казалось - чего же нового можно найти в месте, давно и многократно изученном нами? На свет извлекались новые и новые работы, пока наконец не пришла усталость от обилия всего и мы не решили передохнуть в ожидании главного зрелища.

Да и пора было, рядом с выходом из галереи уже стояли строгие охранники, проверявшие у гостей пригласительные билеты, а кто-то из внутренней службы оглядывал зал, и надо было делать вид, что мы тоже попали сюда не случайно, а общим для всех законным способом.

Гости стекались не спеша, но постоянно и стабильно: снова открывались двери, и мы из общей толкучки следили, как пристально изучаются билеты, а потом новый журналист, или кто-то из соратников, или очередной влиятельный поклонник пополняет гомонящую толпу и обменивается рукопожатиями или поклонами со старыми знакомыми. Здесь были приятели мэтра из старой гвардии и толкалась масса учеников и последователей, а отдельно в сторонке в окружении прессы стояли дипломаты из посольств с дамами сомнительного происхождения.

Нас, конечно, принимали за учеников, что соответствовало реальности, мы были даже знакомы кое с кем из дальнего окружения мэтра, и заметив старого приятеля, смогли уже спокойно слиться с общей толпой. Так было безопасней и надёжней, и хотя сложно было узнать что-то новое, разговор на посторонние темы помог нам убить немного лишнего времени.

За полчаса до официального открытия приехало наконец телевидение, работники в яркой одежде долго вносили аппаратуру и шуршали проводами, перегоняя гостей с одного места на другое; даже дипломатам не дали возможности спокойно дожидаться назначенного часа и вытеснили из угла дальше в коридор. Рядом с дверями в зал установили софиты, и трое или четверо операторов постоянно гоняли любопытных гостей, лезущих не туда, куда надо.

Время открытия приближалось, наконец появился директор галереи, сияющий и озабоченный, его сразу обступила пресса, но минут через десять ему удалось вырваться из кольца, и чуть не запутавшись в проводах, он добежал до двери зала, где скрывался мэтр, и после условного стука дверь приоткрылась и беглец был впущен. Суета продолжалась и дальше, все смотрели на часы, а двери не открывались, задерживая зрелище, так давно ожидавшееся всеми.

Мы тоже были в нетерпении - ещё бы! - сколько нервов и сил стоила нам выставка, но больше волновались телевизионщики, видимо, связанные по времени. Это было понятно и обосновано, и неудивительно, что один из них подошёл к дверям и стал громко стучать, а потом ему ответили, и наконец он дал команду приготовиться, и все мы увидели, как торжественно и плавно створки дверей начинают отходить в стороны.

Зал был большой, но мы стояли слишком далеко от входа, и когда нам удалось наконец протиснуться в двери, мы не сразу поняли, куда надо смотреть. Полсотни человек мешали слишком сильно, и сквозь мелькание вспышек не сразу стал заметен предмет, показавшийся сначала похожим на гору.

Гора росла ввысь, доставая почти до потолка пятиметровой высоты и расширяясь книзу, так что можно было не беспокоиться за устойчивость конструкции, но всё-таки нам был неясен замысел, и только после усиленной работы локтями удалось оказаться ближе, и мы наконец поняли, что же здесь такое.

На небольшом постамента возвышалась конструкция из металла, пивных банок и дерева, напоминавшая кого-то из доисторических животных: впереди на толстой шее сидела маленькая, хорошо отделанная голова, чуть ниже болталась пара аккуратных ловких конечностей с острыми когтями на конце, а сзади чудовище опиралось на сильный хвост толщиной с человека, окончательно, видимо, державший сооружение. Нижние конечности были нам не очень видны, но у такого монстра, безусловно, имелась очень прочная опора.

Мы долго стояли в оцепенении, разглядывая переливающееся всеми цветами радуги чудовище, а журналисты не теряли время даром и уже обступили мастера, не забывая и директора, больше никуда не спешащего. Он был сама любезность, и можно было подумать, что ради него собралась здесь публика, ради его галереи или лично ради него самого, но журналистам было не привыкать к такому.

Суета вокруг продолжалась, а мы смогли ещё ближе подобраться к скульптуре и разглядывали её уже почти вплотную, добираясь до самых тонких узлов и деталей. Брюхо оказалось полностью выложено пивными банками, почти целиком скрывавшими металлический скелет. Стальной позвоночник проглядывал в двух или трёх местах, а часть пространства под банками занимали неясные пока ящики и коробки, возможно, делавшие скульптуру более устойчивой. Ноги были сварены из мощных брусьев, покрытых пластиком или деревом с характерным для динозавров рисунком зеленого цвета, а грудь выпирала вперёд, как у жирного индюка или голубя, и где-то ближе к голове из неё выходили две лапки, маленькие и красиво отделанные тем же материалом, что и ноги. Но лучше всего выглядела голова, блестевшая матовым зелёным светом под лучами ламп и вспышками фотоаппаратов: пластиком была покрыта только жирная шея, а остальное состояло из полированного металла. Под тяжёлыми надбровными дугами сидели маленькие красные глазки, а широкая пасть была закрыта и не давала возможности разглядеть главное оружие, наверняка мощное и острое. И очень неприятным был взгляд монстра: его натуральность немного пугала, а злобность и явная принадлежность твари к отряду хищников заставляли замирать сердце, как это, возможно, происходило с древними предками.

Возня вокруг скульптуры продолжалась, но нам хотелось объяснений и толкований, мэтр стоял в стороне, и далеко не сразу удалось нам прорваться к кольцу, окружавшему его, но и тогда мы вынуждены были довольствоваться созерцанием спин и затылков журналистов, уже некоторое время с пристрастием допрашивавших главного героя дня.

Мастер рассказывал о замысле, старом и долгое время неясном ему самому: там были страхи и ужасы детства, давно копившиеся внутри, и только недавно как-то оформившиеся. Журналисты продолжали работу, а нам уже надоело повторение многократно слышанного, шла обычная тягомотина, интересная только тем, кто не имел о мэтре ни малейшего представления. Толкучка у подножия скульптуры начала рассасываться, а гости уже собирались в привычные для них группы и компании, отдельно от остальных. Открылись двери, и рабочие внесли маленькие столики, а потом долго и торжественно заносили подносы с едой и бокалами, чтобы не дать умереть от голода и жажды так долго дожидавшимся гостям.

Не сразу решились мы присоединиться к тем, для кого на самом деле предназначалось угощение, но неловкость уже не очень сильно давила нас, да и что стоило организаторам такого мероприятия накормить трёх лишних бедных студентов? Мы не видели здесь ничего дурного, а как горячим поклонникам мастера нам безусловно прощалось небольшое самовольство, тем более что практически ничем не отличались мы от других учеников и последователей, приглашённых официально. Можно было сказать наверняка, что мастер если и не знал о нашем существовании, то во всяком случае видел наши лица и голодные, взывающие к нему глаза, и если бы ему дали для опознания наши фотографии, безусловно, вспомнил бы кого-нибудь.

Очень скоро мы насытились и смотрели теперь по сторонам на других приглашённых, особенно незнакомых. Ближе всего стояла компания иностранцев в сопровождении девиц явно местного происхождения. С другой стороны горячо разговаривали старые соратники мастера, обсуждая новую работу, и почти везде по залу были рассыпаны журналисты, самые многочисленные в этот вечер.

Первые впечатления прошли, да и что ещё можно было ожидать, кроме оценок друзей и почитателей? Мы тоже так решили и уже начали прислушиваться к тому, что обсуждается вокруг, но неожиданно мы увидели, как мэтр резво выбрался из жидкого частокола последних журналистов и подбежал к скульптуре, и, забравшись на возвышение, стал махать руками, привлекая общее внимание.

Очень быстро уже его окружала сплошная стена, в нетерпении ждавшая объяснений, которыми он занялся не сразу, а только потом, когда все успокоились и благоговейно смотрели на него. Как оказалось, это было ещё не всё, и оставалось дело, из-за которого он дожидался скорого прихода Кристины.

Опять мы оказались не в самом удобном месте, и далеко не сразу удалось нам понять из перешёптываний окружающих, что предстоит инсталляция, вершина и кульминация сегодняшней программы. Вокруг уже кипела борьба за возможность стоять ближе к скульптуре, в которую нам тоже пришлось включиться, но где нам было устоять против привычной ко всему журналистской братии? С камерами и фотоаппаратами наперевес они лезли напролом и таранили баррикаду, выдавливая на периферию даже особо приглашённых дипломатов и других состоятельных поклонников, и где было справиться с ними трём слабым студентам? Волнение и давка продолжались, и мы долго не могли никуда приткнуться, пока не оставили последние приличия и не залезли на стол, постелив предварительно газету. Отсюда уже вполне нормально можно было разобрать, что происходит рядом со скульптурой: сквозь шум и толкотню мы увидели ассистентку мэтра, почему-то одетую в восточный костюм. Она ходила и что-то насыпала из мешочка на подобия жертвенников на высоких тонких ножках, откуда-то незаметно принесённых в зал. Мэтр стоял рядом, скрестив руки на груди, и мы гадали, что такое может значить, но мэтр не двигался, и мы снова стали разглядывать ассистентку, занятую уже другим делом: все пять или шесть жертвенников были готовы и ассистентка достала обычный коробок со спичками и зажгла ближайшую кучку, а потом пошла зажигать остальные.

Сначала мы решили, что на жертвенниках горит сера, так ярко и сильно пылало пламя, но огонь держался ровно и не затухал, и до нас дошли наконец волны аромата, сладкого и незнакомого. Возможно, там лежал наркотик, потому что сразу стало приятно, и сквозь слабую дымку мы смотрели на продолжение спектакля: ассистентка взяла огромный веер, лежавший в углу, и стала сгонять дым в одном направлении - к мастеру, стоявшему у основания скульптуры с поднятыми руками. Мы не поняли, что означает такая поза, только потом стало ясно, что руки подняты по направлению к скульптуре, возвышающейся над сценой, а потом неожиданно руки забегали, делая подобия кругов и петель, а мастер забормотал на непонятном нам языке.

Все вздрогнули и зашевелились, впереди защёлкали вспышки и застрекотали камеры, а мастер продолжал представление: он делал пасы, как бы заряжая энергией стоявшего перед ним монстра, и волны дыма всё сильнее поглощали их. Мастер был виден только выше пояса, а потом космы уже плыли на уровне груди, делая картину малоразличимой, и один голос отдавался во всех углах зала, становясь громче и мощнее.

Такого зрелища, похоже, не ожидал никто, и один из слабонервных зрителей не выдержал и быстрой рысью побежал к выходу, но разве могли мы позволить себе пропустить хоть что-то? Нам было тоже несладко, но разве простили бы мы себе бегство с представления, наверняка грозящего войти в историю современности? С мелкой дрожью и замиранием сердца наблюдали мы, как волны дыма всё больше закрывают мастера и его шедевр, скоро на поверхности оставались только голова и мелькающие руки, продолжающие манипуляции, а мы пытались понять или предвидеть, что же будет дальше.

А дальше началось тревожное и непонятное: неожиданно мастер отступил на шаг, а в передних рядах крикнули и по залу пронёсся женский визг, смысл которого мы поняли не сразу: приподняв взгляд чуть выше, мы заметили глаза скульптуры, разгорающиеся ярче и сильнее красным светом. Глаза видели уже многие, а журналисты не теряли времени даром, переключив внимание на скульптуру: в центре находилась уже она, и сразу же все заметили, как дёрнулась маленькая головка на длинной шее и из ушей пахнуло дымом.

Здесь отреагировал весь зал, кто-то хотел, видимо, оказаться ещё ближе, но большинство явно стремилось к обратному, и пока шла давка и толкотня, не все увидели, как чуть приоткрылись и захлопнулись челюсти, а зрачки монстра ожили и начали перемещаться по стоящей перед ним сплошной шеренге.

Мы забыли про мастера, а он всё стоял на том же месте, перестав двигать руками, но держа их поднятыми кверху, и, возможно, это и погубило его, потому что с ужасом и болью смотрели мы, как огромная туша наклонилась вниз и лапки, почти смешные и беспомощные, загребли безумного триумфатора, кричавшего что-то с радостью и восторгом, и приблизили к голове, почти сразу распахнувшей широченную пасть: монстр смачно хрумкнул, а потом разжал лапы, и безголовое дёргающееся тело шмякнулось на пол перед остолбеневшими журналистами.

Только теперь зал наполнился визгом и криками: громче всех орали девицы, но и сопровождавшие поклонники не сильно им уступали, и под внимательным взглядом жующего монстра началось наконец всеобщее бегство: перед нами мелькнуло перекошенное лицо директора галереи и раскрытые от испуга рты нескольких девиц и дипломатов, и только журналисты держались спокойнее, пытаясь и из такой переделки извлечь видимую пользу. Они щёлкали и снимали камерами жующую хмурую морду, шаг за шагом сдавая прежние позиции, пока неожиданно монстр не сглотнул и не приоткрыл пасть, из которой неспешным мелким дождем потекла голодная струйка.

Похоже, он искал следующую жертву, но люди находились теперь вне пределов его досягаемости, и всё зависело от того, сможет ли он сойти с пьедестала: тогда весь город, полный вкусной и тёплой пищи, был в его распоряжении. Мы наконец поняли серьёзность положения и находились уже в дверях, выглядывая из-за спин журналистов. Монстр несколько раз дёрнулся, стараясь избавиться от того, что его привязывало к постаменту, и наконец прыгнул, недалеко, но внушительно, так что задрожали стены и почти все из остававшихся любопытных побежали к выходу из галереи.

Но не так-то просто было лишить нас грандиозного зрелища, которому слишком многие могли позавидовать: мы и трое или четверо последних журналистов уже из другого зала смотрели, как монстр осторожно и не спеша вынюхивал что-то на полу, но, видимо, запах не произвёл нужного впечатления, и он отправился дальше, в сторону прожекторов, ещё освещавших помещение. Похоже, они раздражали монстра, и мы не удивились, когда он снёс их жирной тушей и потом с хрустом раздавил, а затем обернулся в нашу сторону, почуяв что-то интересное.

Ситуация выглядела слишком тревожно и непредсказуемо, и мы быстро отбежали ещё на несколько метров, следя теперь за реакциями оставшихся журналистов: один из них пошёл к выходу, довольный полученным материалом, но двое с камерами в руках пока стояли в пределах его видимости. Жадность и подвела их, потому что вместе с фырканьем и шипеньем из дверей донёсся приближающийся топот, и журналисты наконец засуетились и сделали несколько шагов назад, но этого оказалось недостаточно, потому что ударившая сверху голова на змеиной шее сначала схватила и выплюнула камеру, а потом рванула и затащила в зал её владельца, не успевшего подняться на ноги.

Здесь уж мы не выдержали, да и стоило ли ждать продолжения, такого же кровавого и жестокого? Следующим кандидатом стал бы один из нас, и перспектива выглядела не слишком привлекательно. Оставшийся журналист нёсся впереди, громко ругаясь, но не выпустив из рук камеры со столь драгоценным материалом, а мы прислушивались к чавканью и сопению, гадая, скоро ли чудовище покончит ещё с одним телом и захочет продолжения охоты.

Когда мы выскочили на улицу, было темно, но информация, похоже, уже расползлась по ближайшим окрестностям галереи. Тонкая цепь охранников и полиции с трудом сдерживала напор любопытных, среди которых мелькали выбравшиеся в начале паники, а несколько человек у служебной машины беседовало с людьми в чёрном. Нас долго и с напряжением ждали и отвели туда же, но быстро стало ясно, кто мы такие, интерес к нам сразу пропал, и органы порядка занялись журналистом. Сразу же камера была отобрана, но он не собирался сдаваться, и после возмущенных криков ему надели наручники и засунули в машину, уже набитую несогласными; порядок оказался быстро восстановлен, и можно было заняться продолжением прерванного допроса.

Теперь мы стояли в отдельном загоне с другими свидетелями жуткого зрелища и наблюдали, как жмётся и выкручивается директор галереи. Мастер был мёртв, но требовались козлы отпущения, и самым подходящим кандидатом выглядел он, проглядевший и упустивший такую явную опасность, стоившую жизни уже двоим и пока ещё не ликвидированную.

Мы как-то забыли о творении мастера, но монстр, похоже, не собирался отсиживаться внутри, и с ужасом и страхом слышали мы теперь громовые удары, сотрясавшие здание. Судя по всему он не мог пролезть в какие-то двери и прорубал себе дорогу наружу, и люди около служебной машины наконец забеспокоились, а старший достал рацию и горячо и умоляюще зашептал в неё, судя по всему, прося помощи.

Только танк, как казалось нам, мог помочь в столь серьёзной ситуации, но после недолгого ожидания, когда все с мелкой дрожью внутри гадали, выдержат ли стены, сквозь толпу подкатил небольшой грузовичок, из которого не спеша стали выбираться люди в зелёной форме. Они недолго поговорили с вызвавшим их, потом постояли, прислушиваясь к глухой канонаде внутри здания, и наконец пошли к дверям, достав из грузовика длинные тяжёлые ящики.

С нетерпением ждали мы развязки, не сомневаясь теперь в благополучном исходе: разве могла куча метала и жести противостоять спецназу, блестяще обученному и вооружённому? Они хорошо знали своё дело, что и подтвердилось минут через пять: грохнул один взрыв, потом шарахнуло ещё три или четыре, и настала наконец тишина, в которой бормотала рация и кто-то тихо плакал в успокоившейся толпе.

Достаточно строго и бесцеремонно обращались потом с нами, пытаясь найти пропавшую неизвестно куда ассистентку; были долгие разбирательства и беседы, на которых во избежание последствий советовалось хранить молчание по поводу известных событий; директор тоже куда-то исчез, и сама галерея прекратила существование, а мастеру были устроены торжественные и пышные похороны, почти заглушившие странные слухи и сплетни о причинах и обстоятельствах его смерти.    

                                                                                                                                          1994

 

                                                          Встреча

 

Когда я открывал дверь на внезапный звонок, то никак не думал, что увижу старого приятеля, почти друга ещё со школьных времен. Он стоял на пороге, сжимая под мышкой толстую пачку книг, и ещё две книги держал в левой руке, отдельно, как бы выделяя их. Я совершенно не ждал его, и неясно было, как он нашёл меня в этом далёком углу города, совсем не там, где находилась наша школа, рядом с которой, насколько я помнил, он когда-то жил.

“Сколько лет.- я отступил вглубь,- проходи.” Судя по всему, он был тоже удивлён и даже растерялся, но, глядя мне в лицо, автоматически переступил порог и прихлопнул за собой дверь. “Ты как меня нашёл?”-”Это случайность. Вот: не нужны ли книги?” Он выставил левую руку вперёд и показал обложку верхней: внизу была цветная аляповатая картинка, а над нею длинное труднопроизносимое индийское имя, совершенно мне незнакомое. “А что это?”-”Индийская философия: здесь есть всё - и древняя, и современная.”-”Ладно, оставь мне. Слушай, как там одноклассники: ты с кем-нибудь отношения поддерживаешь?”-”Да, со многими. А вот ещё: обрати внимание, какие картинки.”- Он положил книгу на столик под зеркалом и сразу развернул вторую где-то в середине, на интересном месте: весь разворот заполняла большая цветная фотография необычного и, видимо, огромного здания: оно было оранжевого цвета, и солнечные лучи откуда-то сбоку хорошо его подсвечивали и чётко выделяли богатый орнамент. Индийская культура мало интересовала меня, но я решил не обижать старого друга. “Хорошо, а как там поживают, ну... Сергей Самойлов, Костя?”-”Оба женились, а у Кости двое детей. Что ещё могу предложить: Рерихов ты, конечно, знаешь? Есть “Мозаика Агни-Йоги”.”-”Ладно, ладно, оставь.”- Он охотно избавился ещё от двух книг, верхних в стопке, и наконец улыбнулся. “Кстати, Инна выходила замуж, и уже успела развестись.”-”И давно?”- Воспоминания о первой красавице класса оставались достаточно сложными, но и сейчас мне казалось далеко не всё потерянным и упущенным в прошлых, так и ничем не закончившихся отношениях.-”Не слишком. Вот ещё, кстати: индийская культура любви.”- Он опять раскрыл книгу где-то в середине, но я не стал углубляться в изучение деталей и подробностей, и сам взял её и положил на стопку, выраставшую под зеркалом. “А как поживает Света?”-“Какая: Нефёдова или Булгакова?”-”Ах, да их же было две: тогда Булгакова.”-”Она куда-то исчезла и связи ни с кем не поддерживает. А Нефёдова, кстати, в гору пошла: теперь в банке работает.”-”Да? Не ожидал.”-”Вот ещё интересная вещь: мифы Древней Греции.”-”Давай.”- Горка у меня росла, и такая щедрость выглядела как-то уж очень неестественно.-”А учителя? Всё ещё шкандыбают, учат оболтусов?”-”Смотря кто. Физичка на пенсии, а директор недавно умерла.”-”Ирина Павловна?! Что с нею случилось?”-”Какая-то болезнь, но точно не знаю. Ты, по-моему, любил фантастику?”- Он протягивал мне уже следующее издание, том из Миров Айзека Азимова.-”Ну спасибо. Вот за это по-настоящему большое спасибо. А что у тебя ещё там есть?” Он сунул мне оставшиеся несколько книг, и среди Пикуля и детективов я нашёл книгу перуанца Льосы, давно и безуспешно разыскиваемого.-”Я возьму  эту. Ты не против?”- Он совсем не был против, и даже, судя по всему, был готов оставить у меня последнее, но забирать у него всё было как-то немного неприлично. “Так зачем ты пришёл? Видимо, намечается общая встреча?”-”Нет.”- Он выглядел теперь строже и совсем не так развязно, как раньше, этот вечный недоучка и весельчак, списывавший у меня задания по алгебре и физике, восполняя всё умением развлекать и меня, и весь класс грубоватыми и не всегда приличными шутками и анекдотами.-”Подержи, пожалуйста.”- Он сунул мне оставшиеся книги, и достал из внутреннего кармана коробочку, и развернул её: это был калькулятор, и он быстро и уверенно понажимал кнопочки, а потом спрятал его обратно.-”Всего на сто семнадцать тысяч. Червонец могу скинуть.”-”Я не понял: ты что - продаёшь книги?”- Я посмотрел ему в лицо, и сразу заметил, как немного расслабленный и успокоившийся взгляд ползёт по моей рубашке выше и выше, и наконец он добрался до самого верха и встретился с моим, наверняка растерянным и нетвёрдым: его глаза стали оловянными и смотрели на меня со злостью, как будто я причинил ему зло.-”Гони сто семь тысяч.”- Я почувствовал себя кроликом перед злым и голодным удавом, и как кролику мне захотелось спрятаться в норку, но я заставил себя сдержаться.-”Не могу. У меня всего пятьдесят.”-”А что ты тут распинался, как крутой?”-”Я думал, ты пришёл по делу...”-”А это и есть дело.”- Я молчал.-”Так будешь платить?”-”Извини, у меня нет.”-”Ладно, мне некогда.”- Он сгрёб книги на столе и почти вырвал то, что я держал в руках, и сразу повернулся ко мне спиной.-”Открой дверь.”- Я подбежал сбоку и помог ему, думая, что он скажет мне что-нибудь напоследок, но он действовал удивительно точно и расчётливо: левой рукой он сжимал свой товар, а правой нажал на кнопку лифта и сразу исчез в раскрывшихся дверях, которые затянулись у него за спиной, увозя бывшего школьного друга, недоучку и весельчака, которому я так часто давал списывать домашние задания по алгебре и физике.      

                                                                                                                                         1995

Старуха

 

    Вагон убаюкивающе раскачивался,  медленно тормозя на остановках и также не спеша набирал скорость, прощаясь с очередной станцией, и я не сразу увидел сквозь дрёму и туман сгорбленную старуху, бормотавшую что-то не очень внятное под нос. Только что её не было, и как она могла возникнуть в поезде, едущем уже две или три минуты от одной станции к другой, становилось непонятно и загадочно. Оставалось предположить, что она перешла сюда из другого конца вагона, держа в вытянутых руках мятый пакет, выдававший ее промысел. Она собирала подаяние, всем обликом и тихим нелепым голоском показывая:  как  же мне плохо, пожалейте старушку, дайте кто сколько может. Она плыла мимо и изливала на всех волны горя и нищеты, смягченные готовностью к новым бедам и несчастьям, но пусть только они, благополучные и сытые, немного облегчат её участь:  она получит свою долю  и тихо уйдёт, и не будет смущать их покой.

    И многие, видимо, соглашались с такой постановкой, и задолго до приближения просительницы открывались сумки и шуршали кошельки, а кто-то доставал даже, судя по всему, скрытые запасы, и делились, почти все и с радостью, совершенно непонятной, мятыми бумажками и монетами. Бумажек было больше, и пакет, и без того не пустой, быстро наполнялся, а старуха тихо ползла мимо и стонала и выла о том же самом, тяжёлом и неприятном. Она говорила всем: вы видите, какая я больная и несчастная, но вы можете тоже дожить до худших времен, и кто поможет тогда вам? кто позаботится о вас, и если вы сейчас не дадите мне, кто спасёт и выручит вас, когда вы станете такими же слабыми и больными, ну а деньги - они приходят и уходят, и разве вам жалко расстаться с такой мелочью?

   Все хорошо понимали её и сочувствовали, и даже самые скупые и безжалостные не могли устоять, а поезд шёл по темному туннелю и приближался к станции. Старуха прошла уже мимо и заканчивала сбор, такой же щедрый, как вначале, а я больше не дремал, привалившись к спинке. Было интересно, что же она станет делать дальше и закончит ли на этом свою работу, и, кроме того, с таким пакетом было уже небезопасно находиться на открытом месте.

   Показалась станция, поезд начал тормозить, и старуха заковыляла к ближайшей двери, последней в вагоне. Поезд остановился, старуха выползла на платформу и почему-то засуетилась, вроде бы оглядываясь на кого-то. Наконец она успокоилась и отошла вглубь платформы. Всё стало ясно, у неё был перерыв, или она собрала достаточно, и могла на этом кончить свою работу, и я отвернулся. Было уже неинтересно смотреть на многократно виденное, на скорый торопливый грязный обед, и интерес почти потух, а я стал рассматривать очередную рекламу на противоположной стене. Закрылись двери, поезд задрожал, готовясь сорваться с места, а мой взгляд случайно сполз ниже, туда, где сидела только что на лавочке старушка, но что-то странное стало происходить с только что нывшей и просившей подаяние: сначала она покрылась как бы туманом, из которого медленно и постепенно стали вырастать молодая мужская голова, коричневые достаточно новые брюки и серое пальто, и в конце уже, когда поезд всё-таки решился и тронулся с места, на скамейке сидел молодой невысокий мужчина, издевательски помахивая рукой и улыбаясь вслед поезду, на котором уезжали такие красивые и благостные воспоминания о жалкой нищей старухе.   

                                                                                                                                           1996

 

        В постели с “мистером Х”

 

   Кто же не знал в этом городе газеты “Губернские сообщения” и  тот раздел этой газеты, который пользовался всеобщей любовью и популярностью: ведь им зачитывались все от мала до велика, и даже сам глава города был не прочь перелистнуть иной раз её жёлтые страницы, чтобы в самой середине обнаружить ещё одну главу скандальной хроники?  Совсем ни к чему разделу была первая, вторая или, например, последняя страница газеты: обычно постоянные читатели начинали изучение именно с этого раздела и потом снова к нему возвращались, смакуя детали и подробности. Он и назывался так мягко и завлекательно: “В постели с мистером Х”, потому что подобная деятельность была не вполне разрешена соответствующими органами, но, просматриваясь конкретными представителями этих органов, она находила только очередных заступников и сторонников: кто же мог позволить закрыть и уничтожить главный источник интересов и споров большей части городского населения, хотя оно и состояло из многочисленных групп и прослоек: чиновники имели мало общего с интеллектуалами и рабочими, а мусульмане предпочитали не связываться с евреями и православными, но практически все - за исключением совсем уж пуритански настроенных - покупали и читали объёмистое и пёстрое издание.

   Оно на самом деле было пёстрым и неровным: явные удачи на его страницах могли чередоваться с громкими провалами и поражениями, и каждый, стремившийся узнать что-нибудь о последних событиях либо о вещах высоких и глобальных, мог обнаружить массу ляпов и неправильностей, приукрашенных ленью и невежеством многих сотрудников: газета держалась прежде всего на авторе и ведущем главной рубрики, хотя она и сиротливо пряталась всего лишь на шестой странице. Репортажи из мира будуарной жизни местных и приезжих знаменитостей оставались главным украшением, и не было ничего случайного или необычного в том, что меня как молодого и подающего надежды журналиста отправили в логово зверя.

   Конечно же, я не имел такого опыта и практики, как всеми признанный и любимый “мистер Х”:  это сочетание должно было означать его псевдоним, под которым он выходил к читателям и поклонникам своего таланта; настоящие имя и фамилию он тщательно скрывал, и то, что он не являлся коренным жителем города и появился здесь только лет десять назад, создавало дополнительный налёт тайны. Соседи по дому, где он жил в последние годы, знали только его имя, достаточно обычное и тривиальное: он обитал в большой двухкомнатной квартире, где и писал в-основном свои сказочные репортажи, уже не всегда появляясь на рабочем месте, как в прежние годы. Теперь он был серьёзной фигурой, и мало кто из соратников имел возможность поддерживать с ним равноправные и дружеские отношения: такими людьми оставались главный редактор и кое-кто из его родного отдела скандальной хроники, где формально он числился всего лишь рядовым сотрудником. Но зарплату он получал явно не рядовую, что выглядело совершенно естественно и вытекало из гигантской популярности его репортажей: он смог найти нечто, объединившее военных и вегетарианцев, алкоголиков и студентов, и даже гордые и придирчивые университетские профессора не обходили вниманием и газету, и конечно же её самый привлекательный раздел.

   Именно у такого человека мне предстояло взять интервью в этот тихий осенний день: это было ответственное и сложное задание, и мой главный редактор давал мне наконец возможность показать себя по-настоящему, избавив от обычной репортёрской беготни по всему городу и назначив определённую цель; я давно просил его об этом, но даже в самых радужных или наоборот тяжёлых предположениях не мог представить, что мне достанется такая кандидатура. Насколько мне было известно, “Мистер Х” был нелюдимым человеком и не слишком охотно разговаривал на темы, не касавшиеся его непосредственного занятия, тоже достаточно тщательно оберегаемого от постороннего внимания: с коллегами из других изданий он был достаточно строгим, и несмотря на популярность, совсем немногие из газет города имели в недавнем архиве материалы, связанные с ним. Задача выглядела явно непросто, и для начала нужно было как минимум застать его на рабочем месте; к счастью, срок давался вполне продолжительный, и в случае неудачи с первого захода попытки можно было продолжать несколько раз.

   Но совершенно неожиданно мне повезло, и когда я добрался до редакции газеты в небольшом двухэтажном здании и поднялся по переходам и коридорам в нужную комнату, он как раз попивал чаёк и отдыхал после, видимо, очередного нелёгкого задания. Он был  взлохмачен и отдувался, переживая мысленно последнее приключение в мире будуарной жизни, где каким-то совершенно непонятным образом оказывался хозяином и кумиром, звездой первой величины, свысока смотрящей на то, что происходит вокруг. И вдвойне удивительно было то, как легко он меня воспринял и согласился дать то самое интервью, ради которого я пришёл в эту часть города, сильноудалённую и от моего жилища, и от места расположения  редакции моей родной газеты.

   Он с удобством развалился в кресле и посматривал на меня. “Так что вы хотели узнать?” Запинаясь и нервничая, я выложил ему несколько вопросов, которые меня интересовали: мне требовалось знать о его образовании, о том, где он жил и почему вдруг переехал в этот город, где так ярко смог проявить свои необычные и неожиданные способности. Кроме того, мне хотелось узнать и о его личной жизни, почти не освещённой в существующих репортажах и отчётах и потому необыкновенно для всех притягательной: человек, имевший такую репутацию, не мог оказаться обычным тихим обывателем с размеренным тихим существованием.

   “И вам всё это надо знать?”-”Желательно: чем больше, тем лучше.”- Журналист с интересом посматривал на меня, видимо, определяя, насколько серьёзным человеком я являюсь и имеет ли смысл со мной связываться. И, судя по всему, разглядывание дало положительный результат.-”Ну хорошо: что у вас там были за вопросы? Давайте по порядку.”-”Образование?”-”Высшее, естественно: я педагог.”-”И вы работали в школе?”-”Совсем чуть-чуть. А потом я переехал сюда: этот город стал для меня новой родиной.”-”А почему вы покинули свой родной город?”-”Это долго рассказывать.”- Он посмотрел укоризненно на меня: вопрос был, видимо, неудобным для него.-”Давайте дальше.”-”И ещё: всех, конечно же, интересует ваша личная жизнь: и как она соприкасается с вашей... работой?”- Похоже, он опять был недоволен, потому что он сразу допил чай и скрестил руки на груди.-”А больше вам ничего не надо? Или, может, вы хотите заодно узнать, как я делаю свои репортажи: “В постели с мистером Х?”- Безусловно, меня очень интересовало и это, но тон знаменитости явно указывал на то, что я должен откреститься от такого предложения и перейти к вещам более нейтральным. Однако я слишком серьёзно относился к заданию, чтобы дать возможность “мистеру Х” так просто уйти от главных вопросов, интересовавших всё взрослое население города. Хотя при этом следовало соблюдать осторожность.-”Но неужели все ваши репортажи имеют под собой реальную основу и делаются по следам... настоящих событий?”- Он, как мне показалось, недобро теперь смотрел на меня, и я даже подумал, что интервью может раньше срока завершиться, и я так никогда и не выполню чересчур ответственное и сложное задание; но почему-то он неожиданно расслабился и засмеялся.-”А как вы думаете: разве может человек осуществить всё то, что у меня описано?”-”Вы хотите сказать, что там всё выдумано и не имеет под собой никаких реальных оснований?”-”Я этого не говорил.”- Он снова стал строгим и недоступным.-”Но далеко не всему, что написано, можно верить. Особенно в нашем деле.”-”А сами звёзды: как они к этому относятся?”-”Им это только во благо: разве лишняя реклама может кому-то повредить?”-”Но ведь это реклама очень специфическая, разве о такой рекламе они могут мечтать?”-”Для кого-то только такое и может подойти... Но по-моему, вы позволяете себе немного лишнее.”- Похоже, он решил вспомнить, кто есть кто, и я сразу почувствовал, как контакт распадается, и снова он отдаляется на недосягаемую высоту, и уже мне вряд ли удастся получить нужную информацию.-”Но я всё равно не могу поверить, что всё это выдумано и не имеет реальных оснований: некоторые вещи выглядят слишком убедительно.”- Я говорил дальше, но его взгляд уже затуманился и не обещал мне ничего хорошего, и когда я почти иссяк, зазвенел неожиданно телефон, почему-то молчавший, и хозяин кабинета бережно приник к трубке, вслушиваясь в неясное шуршание. Он аккуратно слушал, иногда вставляя односложные простые вопросы: видимо, намечалось новое серьёзное дело, и моё присутствие становилось лишним и мешающим ему. Это подтвердилось, когда он наконец закончил беседу и положил трубку.-”Вот так-то: очередная заявка. Я вынужден с вами проститься и срочно бежать.”- Он порылся в бумагах на столе, собирая, видимо, вещи, а я начал укладываться, понимая, что визит не принёс особого успеха, но совершенно неожиданно “мистер Х” выругался и уставился на что-то, видимо, очень важное.-”Знаете, вы не могли бы выполнить просьбу? У меня, к сожалению, на всё не хватает времени, а это не терпит отлагательства.”-”Да, пожалуйста.”-”Надо отнести кое-что в одно место.”- Он открыл верхний ящик стола и вынул конверт и небольшую коробку.-”Адрес здесь указан. И я буду вам крайне благодарен.”- Он отдал мне и то, и другое, и я рассмотрел посылку: в заклеенном конверте явно лежали деньги, а коробка была завёрнута в подарочную бумагу и весила около килограмма. На конверте нетвёрдой рукой было выведено женское имя и адрес, достаточно удалённый и от редакции, и от моего места жительства.-”Но вручить надо именно сегодня.”-”Хорошо: я сделаю.”- Он забегал по комнате, собирая вещи, а я сложил полученное от него в сумку.-”И запомните: я буду вам крайне благодарен. Но строго сегодня.”- Он наконец собрался; мы двинулись к выходу, и по пути он ещё раз напомнил мне о том же самом, обещая не забыть в будущем о такой важной и нужной ему услуге.

   Добирался я не очень долго; это был район старых приземистых зданий, среди которых торчали одинокие вышки новой конструкции, и адрес, как я думал, обязан был совпасть с одной из них, но вышло по-другому: нужный мне номер красовался на серой облупившейся хрущёбе, и когда я поднимался по тёмной лестнице, у меня под ногами постоянно шуршало и два раза шарахались непонятные серые твари, так что я находился в некотором недоумении: эта, судя по всему, близкая “мистеру Х” женщина жила в таких жутких и ни с чем не совместимых условиях, что можно было говорить об открытии некоей тайны, тем более что ни о каких близких “мистеру Х” людях в этом городе ничего известно не было; это была моя удача, и грех было не использовать её.

   Когда на мой долгий звонок дверь приоткрылась, я сначала никого не увидел: за дверью было тоже темно, и только потом включился свет и за порогом обрисовалась неясная женская фигура. Она была какая-то помятая и кривобокая, и я даже решил, что передо мной старуха, но неожиданно она сделала движение головой, и я понял, что ошибся.-”Вы ко мне?”-”Если вас зовут Мария, то да.”- Я хотел пройти, но она не пустила меня, никак не отреагировав на моё движение вглубь квартиры.-”Меня тут просили кое-что передать.”- Я раскрыл сумку и достал вещи. Она молча взяла конверт, а коробку повертела в руках, не зная, видимо, что с ней делать. Я ожидал, что она будет рада, но хмурая сонная физиономия не стала приятнее.-”А раньше он не мог прислать? И потом: зачем мне вещи? Мне вещи от него не нужны: так и передайте. Пускай денег побольше присылает. И чтобы в следующий раз не было задержек.”-”А вы позволите пройти и поговорить?”-”Не о чем мне разговаривать.”- Она бросила конверт и коробку куда-то внутрь.-”И ещё: если этот импотент будет так же выполнять свои обязательства, это ему дорого обойдётся. Так и передайте.”- Она хлопнула дверью у меня перед носом, и я снова остался в полной темноте и неясности, как и накануне задания: всё равно никто не поверил бы сообщению молодого только начинающего журналиста о том, кем же на самом деле является их любимец “мистер Х”, гроза и украшение приезжих и местных знаменитостей.   

                                                                                                                                     1995

 

                                                  Презентация

 

“Так, ещё шажок, вот и двери, почему никто не встречает? это свинство, надо будет напомнить потом, не забыть, в следующий раз я этого не потерплю, чтобы ко мне и такое отношение? куда смотрит секретарь партии - уволить, непременно уволить, выгнать взашей, если не может организовать элементарную встречу на соответствующем уровне, где же было приглашение: без него, похоже, просто не впустит толстокожее животное в униформе, так пристально смотрящее сквозь стекло на улицу. Если только на лапу? нет, пожалуй, не стоит, на всех не напасёшься, так что придётся искать: куда же оно завалилось? внимательнее надо быть, внимательнее, сколько раз уже повторял себе, вот так же на прошлой неделе забыл посмотреться в зеркало перед уходом от Юлечки, и что потом дома было... Машка - дура дурой, но ситуацию сразу распознала. Поосторожнее надо быть в следующий раз: Аркадий Павлович что-то в последнее время косится, видимо, любимая доченька накапала, стерва такая. А куда мы без Аркадия Павловича? Свои корешки ещё слабые, без Аркаши нам пока что никак нельзя.”

“Наконец-то, вон он спешит, паршивец такой, хотя мог бы и у дверей дожидаться, после звонка и предупреждения. Мы его зачем держим? чтоб удобства обеспечивал, чтобы всякая шушера сразу понимала, с кем дело имеет, а диплом свой может в одно место засунуть. Университет, понимаешь ли. Что Аркадий Павлович говорит, когда особо в настроении? Он как встанет из-за стола, девку с колен в сторону, чтоб не мешала, рюмкой об пол: брызги во все стороны, а он влезает на стол и начинает: “е... я эту интеллигенцию, я дипломов столько накуплю, что смогу в сортире ими вместо бумаги пользоваться,”- ну и заставляет потом хлюпика этого под столом ползать и кричать как-нибудь: по-петушиному, например, или по-собачьи. Сразу настроение поднимается, на душе приятно, знаешь ведь, что не откажется, сукин сын, где он ещё столько получать будет. А с обязанностями не очень-то справляется, ждать тут из-за него напрасно приходится, как будто не он моя “шестёрка”, а всё наоборот.”

“Дал бы ему в рыло, но неудобно как-то, другие вон уже смотрят, приглядываются издали. И потом - может обидеться и уйти, я как-то уже привык к нему и притерпелся, да и Аркаша советовал не очень придираться. Менять секретарей каждые три-четыре месяца - слишком накладно получается, пока его выучишь и натаскаешь - вся организационная работа в подвешенном состоянии находится. Так что на этот раз прощается.”

“Вот и гардероб, а где же служака? а, вон стоит, пузо отвесил, любуйтесь на него все, какой он здоровый и упитанный. Однако он тоже не очень-то спешит, и где такую образину достали, фу, какой мордоворот, могли бы в таком месте держать кого-нибудь и получше, поприличнее... Плащ - ему, номерок - мне, поглубже в карман его, чтобы не выпал случайно. Или чтобы не вытащили, как у Аркаши однажды. Банкет был тогда, или презентация - не помню, но девок набежало море. Кто-то из них и постарался. И пока мы с остальными возились, тискали их, все его причиндалы и увели. Хорошо, машину не тронули, тогда бы совсем оскандалились. Слава богу, дело замяли, хотя и пришлось секьюрити разгонять и потом снова организовывать, но хозяевам тоже невыгодно было - такое происшествие в самом начале. А девку так и не нашли, пропала, стерва.”

“Поднимаемся по лестнице, впереди - лопух дипломированный, я - с важным видом за ним. В нашем деле что главное? Внешний вид. Поэтому двигаться надо степенно, солидно, чтоб чувствовали, с кем дело имеют. Старых знакомцев, конечно, не проведёшь, но тех, кто поновее - учить и учить надо. На личном опыте то есть. Старые лисы, вроде Аркаши - что говорят? Имей там, где надо, подходящий облик, имидж по-новому, а остальное приложится. Умный мужик, уважаю таких, из-за него одного стоило на Машке жениться. Ну и всё остальное в придачу. Я ведь раньше кто был? Служил в шараге, за одну зарплату, ну - там иногда ещё что-нибудь. А теперь я кто? Человек, и вся эта шушера вокруг мельтешащая у нас теперь с Аркашей вот где.”

“Вот они уже расступаются, дают дорогу к Аркадию Павловичу, надо же с ним поздороваться, за ручку подержаться, чтоб другим видно было, кто есть кто. Ху ис ху, то есть... А с ним уже дама. И даже не одна. Одна, две, три... И все брюнетки, почти в моём вкусе. Надо, чтоб поделился старикашка, куда ему столько. Всё равно ведь не осилит. То есть его понять можно, с тех пор как умерла Евгения Санна... Но всё равно наглость с его стороны, если не поделится... Подходим с секретарём, он наконец замечает и разворачивается. Крепкое рукопожатие. “Как дела?” Этикет есть этикет, без него никуда. Это потом можно... Представляет меня дамам, потом наоборот. Вблизи тоже впечатляют, особенно Инесса. С девками, похоже, здесь полный порядок. Забыл только, как контора называется. Фирма или эс-пэ? Чёрт его знает. Но с хозяевами познакомиться тоже надо, работа есть работа, от неё никуда не денешься.”

“Идём по стеночке туда, куда указал Аркаша, раскланиваемся и улыбаемся встречным, особенно молодым девицам. Где-то там руководство фирмы, то ли “Полифон”, то ли “Полиграф”, память совсем дырявая стала, уже забыл название. Где секретарь? Когда надо, куда-то исчезает опять, забывает всё время, что это для него работа - Аркадия Павловича и меня обслуживать. Даже если прикажу девку достать - выполнять должен, а иначе - вон отсюда. А он и в такой элементарной ситуации помочь не может. Жалеет его Аркаша, жалеет, я бы на его месте вышколил хлюпика так, чтоб он как собачка за палкой бегал. А не нравится - пуская валит отсюда, я на его место быстро подходящего человека найду. За этим дело не станет.”

“Спрашиваю у охранника, кто здесь хозяин, вежливо отвечает и показывает. Это вот эта пигалица? Н-да, неважно выглядит мадам, но, конечно, комплимент надо выбрать поцветистее, в противовес, и чтобы не сразу поняла. Ишь, как зыркает глазками, вот наконец и меня заметила. Ну как не заметить такого жеребца? Я бы с тобой быстро разобрался. Хотя что там может быть интересного, у такой коротышки. Противно даже. Если б была вроде Инессы или Юлечки, на худой конец... Ладно, это потом. Сначала дела.”

“Добрый день, добрый день.” И к ручке. Это обязательно. Вон как она её тянет, с истомой и показной радостью, и улыбается чему-то. Стекляшек на себя навесила, думает небось - красивая. Мартышка перезревшая. А стекляшки небось фальшивые, или, может, напрокат взяты, чтоб голову другим морочить. Меня не проведёшь, я сам всё это хорошо знаю. А зарываться будут - мы на них Сергей Сергеича напустим, уж он-то сколько надо из них вытрясет, на благо партии отдать что надо заставит. Мужик опытный, своё дело знает. Нам бы ещё пару таких, мы бы развернулись как следует.”

“А это кто рядом с колонной стоит? Знакомый вроде, сейчас повернётся как надо. Юрка?! Друг детства, что он здесь делает? Но радости показывать нельзя, я лицо официальное, не за себя одного отвечаю. Он настороженно смотрит, не узнавая, ещё бы, кто меня в костюмчике от Кардена узнает. И остальное под стать Кардену. Взгляд наконец проясняется, и прозрение выступает на поверхность. Ну же?! Слава богу, он сделал первый шаг ко мне и улыбнулся, как раньше. Крепкое рукопожатие, здесь уже от всего сердца, так что суставы хрустнули. Извиняюсь перед мадам, объясняю ситуацию: старый друг, давно не виделись. Она смотрит  завлекающе, но отпускает. Может, потом как-нибудь, для разнообразия?.. Наконец отходим в сторону, в угол, где никого нет. Здесь можно и пофамильярничать. Рассказываю о себе, об удачной женитьбе и её последствиях. Кто мог ожидать, что я так пойду в гору? А смотреть надо по сторонам, приглядываться, где что плохо лежит или к рукам не прибрано. Машка кто? дура и шлюха, но у неё папаша есть, и не станет же он мужа единственной дочери на произвол судьбы оставлять? Себе потом дороже обойдётся, ну а если подтолкнуть, помочь немного, то и в люди можно вывести, и дочь устроить, и помощника надёжного получить. А возможностей у папаши больше чем достаточно, и нам от этих возможностей тоже кое-что обламывается, и живём мы очень даже неплохо.”

“Здесь  уже он вступает, начинает о жизни рассказывать: о брошенном институте и дальнейшем. “Так ты у пигалицы работаешь?” Он, оказывается, менеджер, начальник отдела. Что ж, тоже неплохо. Но я бы на твоём месте о большем подумал. Как? Да очень просто. Действуй, как я. То есть: найди девицу подходящую, чтоб папаша где-нибудь, хоть в министерстве, хоть в политике, на худой конец в коммерции - если птица высшего полёта. Папаша то есть, не дочурка. Какая разница? А никакой: все они одним и тем же занимаются, только те, кто к кормушке ближе - понадёжней. Как окрутить - я думаю, ты сам знаешь. А если шлюха? Все они такие, этот вопрос изучили уже. Ах, уже знаком? ! Ну и как? Мартышка, говоришь? А секретарши на что? Ты смотри, не упусти случай, а то живо перехватят: умельцев вполне достаточно. Конкуренция сам знаешь какая. А дальше уже - по обстановке, сам должен понимать, не маленький: интересуйся, влезай во все дырки, так и пристроишься, приткнёшься, где надо... Или нет, я другое предлагаю, то есть первое не отменяется, просто считай: пока откладывается. Ты ведь мой человек? Свои люди нам всегда и везде нужны. Переходи ко мне, я не обижу, вместе работать будем... Ну и что, что партия? Мы знаешь, какими делами ворочаем? В два раза больше получать будешь - для начала. А там посмотрим. Нам деловые мужики ой как нужны, а мы же с тобой всю жизнь знакомы, ещё в юности фарцевали, у тебя, кстати, лучше получалось. Славная была молодость. Но ничего, мы ещё не старики, мы ещё покажем, ху ис ху.”

“Да, о чём это я, совсем заболтался, недержание какое-то. Ну да, о будущем. А перспективы какие, представляешь? Я и так уже второй человек в партии, правая рука, можно сказать. Аркаша недавно организовался, потому мы не в парламенте, не у кормушки то есть. Но здесь дело времени: как только, так сразу. То есть на ближайших выборах - не сомневайся даже. Я почему так уверен? А я Аркашу знаю, крокодила старого, плесенью покрытого. Его приятели где находятся? Где надо, все ходы-выходы он уже давно освоил, считай, целую жизнь ими пользовался, так что здесь проколов не будет. Да и не только здесь. Насчёт дел наших я тебе намекал, но не буду, не буду. Перейдёшь - сам узнаешь. А нет - лучше не стоит, спокойнее спать будешь.”

“А по поводу перспектив я не напрасно говорил, ты думаешь, я всю жизнь за спиной Аркаши отсиживаться буду? На хрен он мне сдался, старпёр вонючий, мы сами не хуже можем, нам бы только связей поднабраться да опыта поднакопить. А то ведь как получается? Я пашу как вол, раскланиваюсь со всеми, лясы точу, ручки дамам целую, чтоб мосты строить и подновлять, где надо, а он этим пользуется. Неэквивалентный обмен выходит, то есть ясно: у него связи, свои люди везде понатыканы, завязки сплошь и рядом. Но знакомства - наживное дело, мы тоже кой-чего уже имеем, не просто так. И когда будем в силе, уж тогда развернёмся, припомним всё и всем. А чтобы это лучше получилось, нам ой как требуются свои люди, а я-то в долгу тоже не останусь, мы же с тобой целую жизнь знакомы.”

“Ну а дальше - дальше на оперативном просторе, уже при власти и должности - ты представляешь, чего можно достичь? Я на самую верхушку не замахиваюсь, конечно, здесь немного другая платформа требуется, поосновательнее и посерьёзнее, но на какой-нибудь портфелишко завалященький меня уж точно хватит, в этом не сомневайся. А там какая разница - большой он или не очень? Здесь уже всё налажено и устроено, колёсики сами крутятся, только смазывай иногда - для ускорения. То есть можно и не смазывать, но надо же и другим приятное делать, не только себе. А то обидеться могут.”

“А на Аркашу я тоже сердит в последнее время: может, дочка  что накапала, а может сам почувствовал: не успевает он за мной, старый стал. Но как девица шальная, вроде сегодняшних, сразу пробуждается, мухомор вонючий. Он ведь как себя ведёт? Инициативы давит, если смелые слишком, а чуть что - себе забирает и потом хвастается, что сам придумал. Знакомый приёмчик, проходили уже, но если он дальше так надеется жить и работать, то напрасно. Это раньше можно было на чужом горбу в рай ехать, а сейчас уже - извините, каждый сам за себя. Одними связями не проживёшь, суетиться надо, имидж поддерживать, иначе другие обойдут, кто посмелее и понахрапистее. А имидж - он как делается? Здесь тоже не так всё просто. В нашем деле главное - пресса, телевидение. То есть без них просто никуда, а то кто будет знать, что мы - борцы за великое будущее и слуги. Народа то есть. Ты не сомневайся, у нас тут всё схвачено, я не просто так на презентации вроде этой хожу, а ведь мог бы к Юлечке завернуть... Здесь-то я как раз и работаю, на хлеб свой с икоркой и зарабатываю. Это ведь как делается? Я ведь не просто ручки целую, комплименты разбрасываю, нет, всё сложнее намного: я пожелания узнаю, то есть что для кого в глобальном смысле выгодно будет, а после пожертвования собираю: на дело партии, не в свой карман, заметь. Вымогательство? Ни в коем случае, это не моя специальность, этим другие занимаются, если требуется, конечно. А здесь мы имеем обычную сделку, результат соглашения и согласия - ну ты понимаешь? Это во-первых. А дальше уж мы прессу подкармливаем, спонсируем то есть. Ведь оно как получается? Ходил он, деятель напомаженный, бука букой, не замечал в упор, а подкинешь ему пару лимончиков на мелкие расходы и сколько надо для редакции - сразу свой в доску, не оторвёшь его, прилипалу этакого. Рядом с акулами такие плавают - слышал наверно? Вот таких прикормишь штучек пять-шесть, а потом статейки в газетах - одна, вторая, третья: так-то и так-то, молодой талантливый политик, а в результате - имидж, и смело можешь двигать куда угодно, хоть в парламент, хоть в историю: тёплое местечко обеспечено... Но сегодня я почему-то ни одного не вижу, обленились что-то совсем, обнаглели окончательно. Так же, как и секретарь, который постоянно руку на пульсе держать должен, с ними контакт обеспечивать. Нет, вышибу я его отсюда, вышибу, он за такие деньги мне задницу лизать должен, а толку от него - как от бузины разросшейся, которая в огороде растёт. Может - даже меньше.”

“И с телевидением мы дружим: встречи, приёмы, банкеты. Кто же нам их освещать будет? Пресса - неплохо, но недостаточно, калибр не тот, да и кто тебя по расползшимся чёрно-белым фотографиям узнавать будет? Без такой поддержки сложновато всё-таки. А вот если наставят на тебя кинокамеру с целой батареей прожекторов, и ты выдержишь испытание, вот тогда можно смело считать: теперь ты в дамках, и выковырять отсюда тебя уже никто не сможет.”

“Но и это не всё ещё, полдела. У нас народ что любит? Знаменитостей, хоть таких, хоть сяких, из распоследнего дерьма вылепленных. Герой - он всегда герой, ну а если где-нибудь рядом притулиться, то и сам к их когорте примыкаешь. Или даже не так, лучше по-другому: надо себя ими окружать, чтоб всем ясно было, с кем ты водишься. Включает он ящик и видит: где-то компания собралась, слева музыкант известный, поп-звезда, можно сказать, справа - артист, в глубине - то ли следователь на всю страну прогремевший, то ли крёстный отец, а в центре - кто такой? Ваш покорный слуга, и всегда рад буду по любому подходящему поводу интересы народа отстаивать. Вы только выберите, а дальше разберёмся. Но героям тоже польза: кому с машиной поможешь, кому с путёвкой куда-нибудь на Багамы, не без этого.”

“И ведь не отказываются, стервецы, когда даже легонечко так намекаешь, наоборот, из рук рвут и ещё в рот заглядывают, что ты там дальше предложишь. Но я их тоже понять могу: работа у них нелёгкая, им самим надо постоянно где-то на виду мелькать, чтобы не забыли, и пока не забыли, на дальнейшую жизнь зарабатывать.”

“Но ты не думай, для нас это не очень накладно, а насчёт дел наших я уже намекал, но не буду, не буду... Мы и благотворительностью занимаемся, культуру, можно сказать, поддерживаем. Оркестрик один тут, у Аркаши родственница там дальняя на скрипочке пиликает, поэтому оркестрик до сих пор и держится. И правильно, что поддерживаем: им польза, и нам тоже. Ну как же: через главного дирижёра мы с половиной музыкальной Москвы познакомились. Тут и Светланов, и Спиваков, и другие. А иностранцы как на них клюют?!  Они как услышат - “господа генеральные спонсоры” - сразу уважительно относиться начинают, музыка - это вам не что-нибудь. То есть мы через оркестрик контакты с зарубежными партиями устанавливаем. И с другими организациями тоже. А что, разве запрещено? Благотворительность - она всегда была среди лучших традиций русского народа. Не как у некоторых.”

“Или детский сад. Который Аркаша ещё на заре туманной юности посещал. Но не забыл, не забыл, старикашка, и теперь садик в подарках купается. Сентиментальный стал старикашка, после смерти Евгении Санны, не понимает, что толку от садика почти никакого. Показали его разок по московской программе, как он подарки детишкам на Новый год дарил - а дальше что? Меру надо знать, и останавливаться вовремя, пока не поздно. Лучше бы любимой дочурке и зятю с дачей помог: второй год строим, а конец нескоро. Но на это его почему-то не хватает, сами, говорит, ковыряйтесь. Сами-то сами, а строителей мог бы и подкинуть. После того, как они ему трехэтажный особняк отгрохали, мог бы и к нам их направить. Но что-то мухлюет дед, жадничает.”

“Но во всём остальном я, можно сказать, хорошо устроен. Квартира - трёхкомнатная, в центре: на нас двоих с Машкой. И если б не её загулы время от времени... Она ведь не работает: по галереям, выставкам шастает. Искусством интересуется, современным, естественно, а может - художниками. Кто её разберёт. Так что несладко мне приходится, особенно если после тяжёлого дня дома какая-нибудь попойка происходит. Я на работе устаю, не будешь же каждый день как верблюд накачиваться, через пару месяцев такая морда будет, а тут ещё и дома... Ну и художники ходят, бородатые в-основном. Где она их выбирает таких - не знаю. В коридоре ночью с таким столкнёшься - сразу сон пропадает, выгнать его хочется, но - Машка обидится. Не понимаешь ты ничего, говорит. Ну конечно, только что они ночью здесь делают, хотелось бы мне знать? Мне-то всё уже ясно, с Аркашей только расставаться не хочется - до поры до времени. А там уж я живо порядок наведу, или она вслед за ними уберётся.”

“А машинку ты мою видел, на которой я приехал? Ах, нет, конечно. В-общем - трёхсотый “мерс”. Это, конечно, не шестисотый, с бортовым компьютером и прочим, но пока что меня устраивает. Больше - дорого слишком, у Аркаши такой же, да и нерационально было бы. Мы не в гонках участвуем, нам одного внешнего вида достаточно. А девки и на такой клюют не хуже, всё равно они в машинах ничего не понимают.”

“Кстати, всё спросить хотел, но забывал. Вон те девицы, что рядом с Аркашей, они как, доступны?.. Ага, замечательно, а как насчёт Инессы?.. Если шеф не подцепит, надо как-нибудь незаметно для него. А то всё-таки - зять, и Аркаша следит, чтобы я не очень разгуливался. То есть себя он не стесняет, для него законов нет, а меня дальше определённых границ не пускает. На колени там посадить или как-нибудь ещё - пожалуйста, а то, что дальше - не разрешает. Но плевать я на него хотел, нужны мне его разрешения или запреты... Самостоятельность - превыше всего. Здесь главное - сбагрить его куда-нибудь, старикашку  такого, понадёжнее, а дальше уже дело техники. Или к примеру, подсовываешь ему девицу в его вкусе, он рад, конечно, и сразу теряет бдительность. Сколько раз на этом его ловил, смешно даже. А потом уже - весь мир в моих руках, только разобраться надо, чтобы ничего не перепутать или во что-нибудь не вляпаться.”

“Интересуюсь у Юрки деятельностью фирмы. Торговля? Понятно, понятно, кто же в наше время будет производством заниматься? Сумасшедший только. А конкретно? Оборудование, колбасные цеха? Неплохо, неплохо. Среди наших подшефных таких пока не было, здесь что-то новенькое. И как успехи? Дело-то выгодное? Всё это знать надо при назначении месячной платы. За крышу, естественно, не просто так. Но ты не волнуйся, ты мой друг, и скидка будет обеспечена. Уж я постараюсь, с Сергей Сергеичем вопрос улажу. Или тебе лично могу отстёгивать - не просто так, за организацию процесса и за то, что ты мой друг. Считай, что тебе крупно повезло, за пару лет деньжат подкопишь, а потом сможешь и в люди выбиться. Если, конечно, шанс свой не упустишь и девку не проморгаешь - о которой рассказывал.”

“Ты, однако, извини, но мне двигать дальше надо, контакты поддерживать. Телефончик дашь? хотя нет, лучше ты мне сам позвони, когда понадобится. Я тебе визитку подарю, где ж они были? а, вот, здесь всё написано... Красиво, правда? Член Наблюдательного Совета, Заместитель Председателя, и т.д. и т.п. Это не баранками на улице торговать, здесь дело серьёзное. Так что ты визитку спрячь и никому не показывай. А то мало ли. Психов у нас хватает, а охраны маловато, вдруг кому-нибудь отличиться захочется. А из-за каждого психа на три месяца в больницу ложиться, как уже с Аркашей однажды случилось - накладно будет.”

“Прощаюсь наконец с Юркой и отправляюсь в свободное плаванье. От долгой трепотни горло пересохло, освежить его чем-нибудь требуется. Так-так, а вот и столик, заставленный почти целиком. Недурственно, что здесь у нас? Шампанское, сок апельсиновый, коньячок какой-то, неужели Франция? Нет, простым сбором они не отделаются, если уж на халяву и шампанское в большом количестве остаётся, значит богато люди живут. Ничего, мы их пощипем слегка, если им деньги девать некуда, то мы быстро сосчитаем, не ошибёмся. А пока ограничимся шампанским, один бокальчик. Похоже, крымское, как его там?.. Запамятовал что-то, это Аркаша у нас большой специалист и ценитель, никогда не ошибётся в разных сортах и названиях. Как бы не нажрался сегодня - на дармовщину-то. Он хоть и богатенький, а скуповат, здесь может и нализаться, если, например, девица о нём не позаботится. Рядом с ним ведь целых три было? может, облагодетельствует одну из них. Хотя Инессу жалко. Другие-то - ладно, пусть хоть обеих забирает, с двумя сразу барахтается, а эта - надо, чтобы мне досталась... Интересно, их предупреждали, кто мы такие, или придётся самостоятельно договариваться?.. Надёжность - она превыше всего. Опять Юрку искать не хотелось бы. А деньги у меня с собой? Пару сотен на всякий случай всегда надо иметь. А то дело сорвётся, особенно если девка недоверчивая, недотрога какая-нибудь. Неправильно поймёт ещё, а потом хлопот не оберёшься.”

“Был один случай, не так давно. Тоже на презентации, но посерьёзнее. Познакомился я с дамой, не слишком молоденькой, но симпатичной, и разодетой, как шлюха достаточно престижная. Она с первого взгляда понравилась, и вела себя вызывающе. Глазки строила, и потом активно беседу поддерживала. Оказалось - депутатша, а я собрался её уже на подпольную хату везти, тайно от всех снимаемую.А как ещё можно дела проворачивать, чтоб никто не заметил? Когда человек на виду, осторожность большая требуется. Уже мы познакомились, натрепались, и флюиды друг к другу пошли, много чего обещающие. Тогда по привычке я обнял её за талию и хотел окончательно дело решить, к общему удовлетворению и согласию, и вдруг - пощёчина, а любезная дама превращается в фурию и начинает крыть меня последними словами. И где научилась только? Пришлось Аркаше вмешиваться, за меня заступаться и весь скандал в зародыше гасить, пока не поздно. И я ещё унижался, прощение просил, как мальчишка какой-нибудь. А потом уже я на Юлечке отыгрался, на шлюшке такой.”

“Идём дальше, уже не спеша, и оглядываемся по сторонам. Знакомых почти нет, какая-то шушера вокруг мельтешит и под ногами путается. Похожи на любителей халявы и дам полусвета, хотя кто их сейчас разберёт? Почти все одно и то же носят, а умный взгляд - тоже не признак. У колонны что-то горячо обсуждает пара молокососов. Видимо, сотрудники фирмы? Идём дальше, через шорохи и взгляды. Нам они не страшны, наоборот, только авторитет укрепляют. А вон там что такое? Знакомый пиджачок, кого-то очень сильно напоминает. Ну конечно - Валера, наш банкир и старый собутыльник. Здесь обязательно подойти надо и поздороваться. Когда же последний раз было? А, в позапрошлом месяце, сначала шли дела, потом сауна, потом банкет, по случаю удачного разрешения. Серьёзный товарищ, с такими мы дружим, и на работе, и в домашней обстановке. Кто же нам деньги отмывает, и чтобы комар носа не подточил? Валера, и с ним у нас дружба на вечные времена. Или, во всяком случае, на ближайшие годы. И в домашней обстановке он тоже весьма неплох. По части выпивки может со мной состязаться, а если поддаст, но ещё не в стельку, то с Аркашей дуэтом петь любит. Мастер на все руки, одним словом. Я этого дела не переношу, но терплю, смотрю, как Аркаша с пережору белки выкатывает и рот разевает, а Валере, похоже, удовольствие - ему подтягивать. “Привет.”-”Привет.”-”Как делишки?”-”Вполне, вполне.” Оказывается, фирма свой счёт у Валеры открыла. Что ж, вполне логично, и очень даже удобно: теперь мы их очень просто контролировать сможем, теперь они от нас никуда не денутся. Кстати, неплохая идейка возникает, надо не забыть: заставить наших подшефных открыть счета у Валеры и перевести туда все деньги. Брыкаться будут - прикажем, и если жизнь дорога - сделают как надо. И нам польза, и Валере: своим людям помогать требуется. Как-нибудь вечерком обсудить нужно будет, когда втроём соберёмся, но сегодня не стоит.”

“Впереди скопление, что бы там могло быть? Ага, артист известный, что он здесь делает? Мы вроде знакомы и не раз уже встречались, и я врезаюсь в толпу и медленно, но верно пропихиваюсь ближе, хотя мне это и не очень к лицу. “Привет, Коля!”- Он никак не отобьётся от вечных пожирателей чужого времени. “Как дела?”- Надо показать всем, что мы близкие друзья, так будет полезно. Бледный и усталый он раздаёт автографы и криво улыбается, когда кто-то вспоминает последнюю его работу. Слава есть слава, куда от неё денешься. Однако здесь и растоптать могут - ух как сзади надавили, я чуть равновесие не потерял. Оглядываюсь: маленький мужичонка смотрит на кумира и аж подпрыгивает на месте: не видно из-за моей спины почти ничего. Меня же игнорирует. “Мужик, в рыло хочешь?” Многообещающая интонация, и он наконец смотрит мне в лицо, снизу вверх, жалкий и тощий, как общипанный цыплёнок. Наконец понимает, что неправ, и отходит в сторону. Я, конечно, погорячился, здесь я драться не буду, зачем лишний скандал, но где-нибудь за углом в тихом месте я бы ему врезал пару раз для профилактики. Раздача автографов продолжается, безжалостно эти клопы жрут чужое время, и не дают мне возможности завязать беседу. Что ж, жалко, Коля - мужик что надо, и на виду всегда. Придётся дальше топать, где не так шумно и можно кое-какими делами заняться.”

“А начнём-ка мы, пожалуй, с хозяйки. Где же она у нас? Вон туда - налево, или назад? Неудобный зал, однако, сплошные колонны и двери, столов вон сколько понаставили, и никакого свободного пространства, даже окна маленькие. Никогда не был здесь, это, кажется, ресторан или просто забегаловка? Может, напрасно мы сюда пришли, достаточно было бы одного Сергей Сергеича, хотя... Больше сегодня мероприятий не запланировано, да и Юрка - приятная неожиданность. А попозже, может, ещё что-нибудь обломится, если повезёт, конечно, и Аркаша или ещё кто-то дорожку не перебежит.”

“Подхожу степенно к пигалице, она смотрит зазывающе, не забыла, значит. Ну и хорошо, приятно общаться с понимающими людьми. “Так, извините, чем занимается ваша фирма? Юра мне мельком так рассказал, совсем немножко.” Способный сотрудник ваш друг, говорит. Знаем, знаем, только всё равно не поможет: сколько назначим, столько и будете платить, и ещё Юрке немножко отстёгивать - это уже мои с ним дела. А то отпустишь вас немножко - сами нам на шею сядете, знаем уже. “Колбасные цеха, сыроваренные, мини-пекарни, линии по расфасовке и многое другое, всё из Германии: мы налаживаем, обучаем персонал, если надо, и даём гарантийное обслуживание. Можно показать рекламные проспекты, образцы - если хотите.” Вот этого нам как раз не надо, спасибо, сами рассматривайте. “И с кем торгуете?”-”В Германии? Конечно с производителями, сейчас пока три фирмы - самые-самые, но надеемся сотрудничать ещё с двумя-тремя.”-”И как, покупают?”- Ишь ты, замялась, сучка, правду говорить не хочет, а обман мы быстро распознаем, если что. Но судя по столам, дела идут неплохо, и с Сергей Сергеичем придётся проконсультироваться, жалко, что сегодня его нет.”

“Здесь уж я начинаю о программе нашей партии пигалице вкручивать: свободный рынок, естественно, частная собственность на всё, вплоть до земли, демократизация. Полный джентльменский набор, так сказать. Слушает внимательно, потом интересуется, в чём же отличие от других. Как в чём? В поддержке культуры и искусства, в приоритете национальных ценностей. Быстренько рассказываю ей о нашей благотворительности и дальнейших планах в этой области. И тут же намекаю, мягко пока, что их фирма тоже могла бы внести свой вклад. В дело возрождения то есть. Понимает она быстро, сразу, можно сказать, и тут же начинает торговаться. Фи,  что за манеры, так дело не пойдёт, коротко объясняю ей ситуацию и предлагаю назначить встречу где-нибудь на следующей недельке. “А что мы будем за это иметь?” Вопрос хороший. Объясняю: надёжное прикрытие, во-первых, и нашу поддержку, когда в парламент попадём, во-вторых. Разве мало? Кто ещё может вам предложить второе, ну а с первым тоже ясно и вполне согласуется с существующими законами: кто первый нашёл, тот и хозяин. Так что не надо обижаться: мы предлагаем взаимовыгодное сотрудничество, а детали будем потом утрясать, в подходящей обстановке. Разве я не прав?”

“Она мнётся и тихо лепечет, я уже не слушаю и просто по сторонам смотрю, расслабляюсь.”Мадам, я уже всё сказал, и продолжать тему не намерен.” Вот только определим время и место встречи. Вторник? Так-так, что у нас во вторник, ага, от девятнадцати до двадцати одного как раз просвет имеется, это подходит. А место? Давайте у вас в офисе, где вы там находитесь? Записываю... Замечательно, так мы будем.”

“Настырная какая, объясняешь ей русским языком, что мы гуманные люди, не по максимуму гребём, а чтоб всем было хорошо, а она ещё чего-то хочет. Деловая баба, слишком деловая. После такой беседы не мешает опрокинуть пару бокалов. Кстати, а где у нас Аркаша, он недалеко тут болтался. Осматриваю зал и наконец замечаю в дальнем углу, в компании тех же девок. И что они к нему прилипли? Если только нашептал кто-то, что он из себя представляет. Не спеша пробираюсь туда, глядя по сторонам. А девки, похоже, у него лучшие, у крокодила плешивого. Мы-то знаем, что он паричок носит, но это тайна, можно сказать, коммерческая. Интересно, а наедине он снимает его?.. Я ведь видел, какой из него мордоворот без парика получается, случайно, правда. Так что ему надо очень серьёзно к этому подходить, чтобы дело не испортить. Одно - когда с жеребцом вроде меня дело имеешь, и совсем другое - плешивый козёл с золотыми зубами. Мало удовольствия, скажем прямо, когда такой вот на тебя залезает. Хотя... ух ты, как нализался. Я, можно сказать, предчувствовал. Что ж, замечательно, теперь его сбагрить подальше можно будет. “Аркадий Павлович, все дела улажены, а встреча во вторник вечером.” Небольшой отчётец о проделанной работе, так сказать. Аркаша благосклонно кивает. Ещё бы: где он найдёт такого кретина, который для него каштаны из огня таскать будет. Но ничего, сейчас он наверху, а что завтра будет - посмотрим. Как его, однако, раскачивает, будто на судне в шторм, и почему только на ногах держится старикашка. Ага, понятно: его девки с боков поддерживают. Явно знают ведь, кто он такой, потому и стараются: в расчёте на благодарность, естественно. Нет, в таком состоянии ему тут делать нечего, ещё наблюёт на пол, а потом отвечать придётся: почему не досмотрел? И при этом жмурится, как кот мартовский, улыбки вокруг расточает. В зеркало посмотрелся бы. Ещё бы: в таком малиннике весь вечер находиться! Справа у него кто? ах, Светочка, а слева - Инесса, здесь немного поработать придётся, чтобы отделить его. А в таком случае уже секретарь требуется. Где его черти носят? Не я же буду Аркашу домой отвозить, у нас мероприятие поважнее намечается. Оглядываю внимательно зал, поднимаюсь даже на цыпочки, хоть это и не совсем пристойно, ну да ничего, дело превыше всего. Из-за чужой спины в другом конце зала вдруг выглядывает его физиономия и обращается в мою сторону. Сразу делаю хмурое лицо и подзываю его пальчиком, как проштрафившегося младенца. А что, разве не прав? Ну он получит у меня как-нибудь, я ему припомню работу, мерзавцу такому. Почти сразу он вылезает из толпы и поспешно приближается, как нашкодившая шавка, разве только хвостом не виляет. В глазах тоска и предчувствие, а я ещё пристальнее смотрю, чтоб совсем плохо стало. Когда он, мерзавец, весь потом покрывается и мелко дрожит - на душе приятно становится, и вить из него можно что угодно, кружева плести. “Что-то случилось, Игорь Петрович?” Я те дам случилось, сегодня вечером случится, когда мы тет-а-тет останемся. “Аркадия Павловича отвезти домой надо будет, ты поведёшь машину.”-”Но у меня же нет прав?!” Смотрю уроду в глаза его наглые, и он быстро тушуется и сникает. То-то же, вот что значит дрессировка. “Одна девушка с ним поедет: та, которая справа. Её зовут Светлана. Отвезёшь шефа - можешь домой отправляться.” Секретарь слушает и медленно кивает, но не позволяет себе улыбок: знает, что ему потом будет. Сообразительный мальчик, далеко пойдёт, если обломать, где надо, и наглости поубавить. Ну что же, а теперь к Аркаше.”

“Распустив губы, Аркаша что-то шепчет на ушко Светочке, а Светочка сначала слушает, а потом мерзко хихикает. Две другие тоже веселятся. Ничего себе картинка. Опасно старпёра без присмотра оставлять. Однако такое к лучшему. “Аркадий Павлович, можно на два слова?” Смех прерывается, и он недовольно смотрит на меня. Я бы ему за пошлые шуточки по морде надавал. А если бы здесь пресса была, скандалы выискивающая, и потом в газетах картинка появилась бы - “лидер известной политической организации на отдыхе” - он тогда где оказался бы? Вот то-то и оно, не говоря уж, что этот выдающийся политик набрался как какой-нибудь пьянчужка, и если за ним не проследить, то он неизвестно как домой попадёт. Аккуратно объясняю ситуацию, пока секретарь поддерживает его с другой стороны. Пора на покой, батя. Делать здесь больше нечего, а если что понадобится - я докончу. Сейчас мы сядем в машину, захватим девушку - которая больше понравилась - и Саша-секретарь отвезёт нас баиньки.”

“Осовелыми глазами Аркаша смотрит на меня и пытается что-то сказать, насколько я могу судить, несогласное. А отвечать кто потом будет, в случае скандала? Имидж - не мешок картошки, так просто его не купишь, здесь долго работать надо. Напоминаю о возможных последствиях в случае появления излишне любознательной прессы. “А что мне пресса?!” В чём-то он, конечно, прав, сейчас всё купить можно, вопрос в том, сколько придётся выложить. Но всё-таки такое лучше где-нибудь в узком кругу говорить, а здесь не стоит. Вон как девки внимательно смотрят и слушают, а потом обо всём хозяйке будут докладывать. Так что надо поменьше языком трепать, а остальное мы сейчас организуем.”

“Оставляю Аркашу с секретарём и приближаюсь к девицам, немного разочарованным моим вмешательством. Ничего, я вам это компенсирую, не всем, может быть, но одной-то достанется.”Светочка, вас можно на минутку? Инесса, я ещё вернусь, так что, пожалуйста, не уходите, мы ещё с вами поболтаем.” Удивлённый и в то же время заискивающий взгляд: на лету схватывает, сучка такая. Отходим в сторону со Светочкой, она мнётся и пока не понимает, что мне надо. “Светочка, вы же так понравились Аркадию Павловичу, я даже удивлён, давно его таким весёлым не видел. А он ведь одинокий мужчина, и кому же как не вам скрашивать его тоску и одиночество?” Так-так, наконец-то клюнула, как сразу глазки распахнулись и дыхание участилось. Надо самому как-нибудь заняться, попозже немножко, не сегодня - сегодня у нас другая цель. “И знаете, он ведь очень богатый и щедрый, когда надо, а заодно и дачку его посмотрите. У Аркадия Павловича просто шикарная дача - совсем недалеко от Москвы. Вы не против?” Естественно, нет, кто здесь устоять может? “Ну и прекрасно. Так вы о нём позаботитесь, если что-то понадобится? А отвезёт вас секретарь - он рядом с Аркадием Павловичем стоит, а зовут его Сашей. Договорились?” Она согласно кивает и вопросительно смотрит на меня: как я подробности подругам объяснять буду? Очень просто, сейчас увидишь. Мы возвращаемся к нетерпеливо ждущим девицам, видно, как они перешёптываются, глядя на нас издали. “Милые девушки, Аркадию Павловичу пора на покой, и Светочку мы у вас похищаем, но не навсегда, а временно, вы ведь не будете возражать?” Ещё бы они возражать стали или сопротивляться: хозяйка их сразу бы вышибла, не задумываясь. Сразу же они осознают ситуацию и лукаво улыбаются. Смейтесь, смейтесь, вам тоже недолго бегать осталось. Сейчас одно дело закончим, и уже вами займёмся, пока не перехватил кто-нибудь.”

“Вдвоём со Светочкой мы подходим к Аркаше, он тихо бурчит себе под нос и покачивается на нетвёрдых ногах, и если бы не секретарь, давно бы на полу растянулся. В зале оглядываются на него, но до скандала далеко: главную угрозу я отвёл, и не в таком уж он страшном состоянии, хотя набрался, конечно, достаточно. “Аркадий Павлович, я всё устроил, можно собираться и ехать. А с хозяйкой я за вас попрощаюсь, объясню ей: вы не очень хорошо себя чувствуете. А то её искать придется, и для этого все залы прочёсывать.”

“Аркаша тихо качается на ногах и переваривает информацию, не очень радостную для него. Его понять можно: уходить в самый разгар - не слишком приятно, здесь по-настоящему обидеться можно. Но пусть на себя обижается: не я его поил, шампанским и коньяком накачивал. Меру знать надо, а тогда и о дальнейшем говорить можно. С меня брал бы пример: но где ему, старикашке лысому. Наконец он согласно кивает головой и вздыхает, тяжело так, как будто всё хорошее осталось позади. А вот это напрасно, я ему такую красотку подготовил, что радоваться надо, или, во всяком случае, ничего трагичного здесь нет и быть не может. Сам ведь к ней клеился, о чём-то шептался, может, не успел просто дело до конца довести. А я на что? Наконец идём к выходу, секретарь с одной стороны, я - с другой, шлюшка сзади семенит. Нагрузился немного - с кем не бывает; ванну примешь, отоспишься - и завтра свежий будешь, к новым подвигам готовый. А девица тоже не повредит: и спинку потрёт, и поухаживает, и если ещё что понадобится - не подкачает.”

“Они уходят, растворяются в темноте за пределами светлого праздника, и оставляют меня наконец в одиночестве. Так-так, вот я наконец и свободен, неподконтролен, можно сказать. Я чувствую, как последняя тяжесть покидает тело, расправляются плечи и хочется кричать и прыгать. Детское желание, но что поделаешь. Однако теперь можно и главным заняться.”

“Возвращаюсь в зал, где оставил девиц, но там пусто, незначительные людишки только шмыгают, а добыча уплыла. Стоило на пять минут отойти - и сразу на-те вам. Шлюшки есть шлюшки, никакой надёжности. Но так просто я не сдамся, зря что ли полдня здесь мариновался? Можно, конечно, и к Юлечке подъехать, ну а вдруг дома не застану? Целый день, получится, потеряю, и никаких удовольствий, одни заботы. Совершенно не годится такое. При моём положении какие могут быть запреты и трудности? Иду дальше, плавно обтекаю мелкие кучки и скопления. Я бы этих дармоедов пахать заставил, а языком воздух месить - труд невеликий. Или к бутылке прикладываться. Я сюда по делу приехал, а они что? Небось кто-то из проходимцев и умыкнул прелестниц, паразит несчастный. Я бы ему оторвал кое-что. Потому что Аркаше, например, мне уступать приходится, а остальные уже мне обязаны не мешать и не отбивать у меня того, что принадлежит по закону старшинства.”

“Иду дальше, халявщики вокруг мельтешат и под ногами путаются, житья от них нет. И девок красивых не видно, исчезли все куда-то, как будто сняты и уже делом заняты. Но не могли же они за пять минут договориться и улизнуть, я ведь, можно сказать, контролировал вход и заметил бы? Если только через запасной выход, тогда дело сложнее и печальнее, и надежд никаких. А ещё так рассчитывал, и вариантов запасных не подготовил, как будто на этих клином сошлось. Если только ещё кого-нибудь.. Но зачем мне мартышки? Своя дома сидит, если с кем-нибудь не путается.”

“Так-так, а что там такое, в углу за колоннами? Быстро приближаюсь, распаляя в себе злость и решительность. Они самые, и с ними - кто? Неужели Валера? Обормот такой, тоже ведь женат, и жена - красавица, но и он туда же. А ещё говорит, что любит. Знаем мы эту любовь, как с той, так и с другой стороны. Когда я его Леночке намёки делал - не возмущалась, воспринимала как должное, и, видимо, достаточно приятное. Жаль, дальше намёков дело не пошло, не успел, времени не было.”

“Подхожу совсем близко к троице, и только тогда они замечают меня. Девки испуганы и прячутся за Валеру: ещё бы, я ведь просил не исчезать. Что-то им сейчас будет. Ну ладно, я сегодня добрый, вот только разделим по-честному, и дальше всё нормально: никаких обид. Я его тоже понять могу, не зверь какой-нибудь. “Вот вы где скрываетесь, милые девушки? А я везде вас ищу, уже думал, что навсегда потерял.” Молчат, глазами хлопают. Хлопайте не хлопайте, но больше от меня не уйдёте. Охотничий инстинкт - вещь полезная, а когда такая добыча вокруг плавает - тем более. “Девушки, мы с Валерой отойдём ненадолго, мы быстро.” Он смотрит на меня вызывающе, но вынужден согласиться, и мы отходим вдоль стеночки метров на десять, и я становлюсь так, что могу контролировать прелестниц. Теперь точно не убегут.”

“Так какую ты выбрал?”-”Иннесу.”-”Извини, но она моя.”-”Это почему?” Популярно объясняю ему, что когда ещё Аркаша тут был, мы почти договорились. “Что ж она мне ничего не сказала?”-”А ты её спрашивал?”-”Да нет, но могла бы объяснить...” Н-да, шлюха есть шлюха, и когда к ней очередь выстраивается, здесь уж она никому отказать не может. ”Хорошо, есть деловое предложение. Ты мне - Инессу, я тебе - гениальную идею.” Вот когда пригодилось, и очень даже к месту. Тут же рассказываю ему о счетах наших клиентов. Думает он недолго и сразу же приходит в восторг. “Сам придумал?” А кто ещё? Здесь всё учтено и завязано, так что и ему - польза, и нам тоже. А выдавать и закладывать меня Аркаше ему абсолютно невыгодно - я ответный ход могу сделать, так что неизвестно кто больше пострадает.”

“Удовлетворённые мы возвращаемся к девицам, они уже нетерпеливо ждут своей участи, но мы пока не спешим, и заводим общую беседу. Надо же им ещё раз показать, с кем они дело имеют. У Аркаши, конечно - сила, власть, деньги, но у нас свои преимущества. Так что они ничего не потеряли, и, может, даже скорее приобрели, оставшись здесь с нами. Или, во всяком случае, скоро приобретут.”

“Наконец я легонечко беру Инессу под ручку и шепчу ей на ушко всякую ерунду. Если мы немножко отойдём - она ведь не будет возражать? И ведь она понимает, что мы уже мешаем Валере и её подружке - как её - Танечке? И зачем нам теперь компания - компания хороша в начале вечера, а в конце - уже излишество. А как она относится к тому, чтобы прокатиться на “мерседесе” - она ведь не каждый день раскатывает на таких машинках? - и не хотела бы она полюбоваться на маленького зелёненького питончика, живущего в небольшой, но шикарно обставленной холостяцкой квартире, ведь наверняка она любит животных? И ведь хозяйка не станет возражать и отпустит её на вечерок? А на худой конец мы всё объясним, ясно и доступно, так что ни у кого не останется никаких сомнений, что лапочка и раскрасавица действовала на благо фирмы, и, может быть, хозяйка ещё и расщедрится и выделит нашей красавице дополнительное  поощрение, ну а в благодарности с нашей стороны она может не сомневаться.”     

                                                                                                                                             1994

 

                                              Неоконченный доклад

 

Уже давно я ждал этого приглашения, но Михаил, мой приятель, бывшим членом и активным участником, несмотря на молодые годы, Академии Новейших Исследований, постоянно обходил меня стороной, и только моя настойчивость и даже настырность позволили мне наконец заставить Михаила как-то действовать, и получить наконец официально приглашение на очередное заседание Академии. Я был обрадован - ещё бы! - столько слухов и полудостоверных сплетен расползалось от этого достойного учреждения, имевшего, насколько мне было известно, полуофициальный статус, но зато очень богатые, несоизмеримые с другими научными и околонаучными организациями, возможности, позволявшие им существовать в шикарном старинном особняке в престижном районе города.

Приглашение было на ближайшую субботу - и как же долго тянулись дни! - но наконец пришла суббота, и мы вдвоем с приятелем отправились к назначенному часу и добрались незадолго до открытия заседания. Сразу же у дверей меня ждал неприятный сюрприз: в то время как Михаил был пропущен охранником по предъявлении корочки действительного члена Академии, мое приглашение показалось бдительному стражу явно недостаточным, и потребовав паспорт, он долго и недоверчиво вертел в огромных красных лапах по очереди паспорт и приглашение, явно вчитываясь в подпись и печать внизу приглашения и рассматривая паспорт чуть ли не на свет, и пытаясь обнаружить несуществующий подлог. Наконец страж оказался удовлетворён, и документы были возвращены мне, и вдвоём с Михаилом мы смогли пройти наконец в зал заседаний.

Мы прошли по длинному коридору, пару раз завернувшему сначала направо, а потом налево, но по пути в главную комнату Михаил столкнулся с низеньким старичком и долго о чём-то препирался с ним, вспоминая, видимо, старую беседу во время одной из предыдущих встреч. Я оказался не у дел и стал тем временем рассматривать других приглашённых, которые входили и выходили из комнаты, дефилируя мимо и иногда искоса поглядывая на нашу компанию. Такого количества странных, подозрительных типов в одном месте я не встречал ни разу, причем вид у них был действительно: либо бандитский, как у каких-нибудь местных мафиози, либо выходящий достаточно далеко за общепринятые рамки и установления. Сначала меня ели глазами два наглого вида двадцатилетних балбеса, причем у одного из них явно висело что-то тяжёлое, но небольшое под левой мышкой, а потом, когда они ушли к выходу, в обратном направлении протопала целая команда бритоголовых, уже не обращавшая ни на кого внимания, хмуро глядя себе под ноги. Туда же двигались, но уже отдельно: маленький шустрый человечек в странном балахоне и головном уборе, весело раскланявшийся с моими попутчиками; высокий старикан, проигнорировавший приветствие Михаила; трое молодых парней в возрасте Михаила, нёсшие каждый по большой кипе ватманской бумаги; усатый мужчина явно нерусской национальности, свирепо ответивший взглядом на мою попытку рассмотреть его, и производивший впечатление не то жутко сердитого, не то не совсем душевно здорового. Были и другие, следовавшие мимо нас, но в меньшей степени необычные, и большинство направлялось, естественно, к главной аудитории, где и должно было состояться сегодняшнее заседание.

Михаил закончил наконец препирательства с соперником, они корректно, но строго кивнули друг другу, и Михаил подождал, пока старичок не отойдёт по коридору, и только тогда пригласил меня следовать дальше.

Мы прошли коридором ещё метров сто, пока не оказались в маленьком зальчике, преддверии аудитории, с огромным окном в полстены и толпящимися гостями, курящими и что-то обсуждающими. Дверь в аудиторию была приоткрыта, и мы не спеша проскользнули туда, и мой друг показал, куда мне двигаться дальше, а сам пошёл обменяться мнениями и информацией с кем-то далёким и малоразличимым.

С того места, которое мне указал друг, я смог наконец разглядеть аудиторию и то, что в ней происходило. Я сидел в средних рядах амфитеатра с левой стороны, амфитеатр был достаточно крупный, но перепад высот между рядами составлял незначительную величину, и передние шеренги плавно поднимались кверху и переходили в задние. Кресла были заполнены меньше чем наполовину, и большая часть собравшихся устроилась впереди, напротив деревянной лаковой кафедры и длинного стола, покрытого почему-то белой скатертью. За спиной у сидевших за столом в странных одеяниях находилась грандиозная доска тёмно-зелёного цвета, рядом с которой суетились трое - видимо, те самые, что прошли мимо нас с большими свернутыми листами бумаги.

Судя по количеству сидевших и разгуливавших в коридоре, трудно было поверить, что это одно из самых элитных и труднодоступных сборищ в городе. Хотя и не совсем было ясно, кем являются все эти многочисленные гости. Но знакомых или широко известных личностей среди них мне рассмотреть не удалось, а особого желания расспрашивать об этом Михаила не возникло. Он, кстати, всё ещё никак не мог добраться до меня, раскланиваясь и коротко переговариваясь со многими, попадавшимися ему сейчас по пути наверх.

Наконец он преодолел последнего знакомого и присоединился ко мне, устроившись на скамье рядом. Я решил расспросить его о сегодняшней программе, но как раз в это время один из сидевших за столом приподнялся и зазвенел маленьким колокольчиком, лежавшим до того где-то в развалах бумаги на столе, и сразу в дверях показались бродившие до сих пор по коридору, а теперь призванные к порядку, и торопливо разошлись по рядам амфитеатра.

Зал оказался почти полным, только в отдельных местах, в том числе и рядом со мной, были ещё незанятые парты. Очень скоро пришла тишина, и звеневший колокольчиком наконец проскрипел, не очень внятно и разборчиво.

“Кхе-кхе, ну вот мы и собрались на очередную встречу. Все мы давно ждали этот доклад, и наконец-то... Наш глубокоуважаемый и высокочтимый Мстислав Яковлевич давненько не знакомил нас с новыми результатами своих глубоких изысканий, так что пора, давно пора... Я думаю, надо приветствовать докладчика...”- Судя по голосу, говоривший был стариком, маленьким, но бойким, и его высокий писклявый голосок был достаточно хорошо слышен без всяких дополнительных устройств и усилителей. Откликом были приличные аплодисменты, и откуда-то сбоку, из незаметной дверцы рядом с доской, вылезло немного странное создание: докладчиком оказался маленький человечек, полыхавший самыми яркими оттенками рыжего цвета: помимо крупной шевелюры, слишком большой для его головы, рыжими были и брови, и ресницы, и маленькая бородка, делавшая его похожим на оранжевого пуделька.

Он и повёл себя первоначально как собачёнка, потерявшая хозяина и не знающая, как поступить: под мышкой он сжимал кипу бумаги, которую решил положить на кафедру рядом, не рассчитав величины кипы и эрозии, которая должна разметать её. Так и получилось, стопа рассыпалась и разлетелась по залу, и некоторое время помощники из первых рядов помогали растерявшемуся докладчику собрать бумагу. Возня не вызвала в зале особых эмоций, никто не посмел засмеяться - что было бы понятно и оправданно - или высказать что-нибудь подходящее, и только председатель, открывший встречу, не выдержал и прокряхтел что-то недовольно себе под нос.

Вскоре бумага была собрана и сложена на столе, и незадачливый докладчик, расшаркавшись и извинившись за свою неуклюжесть, смог приступить наконец к тому, ради чего собралась здесь многочисленная аудитория.

Очень недолго он рылся в бумаге на столе, пока не нашёл нужную тетрадку, и, взобравшись на кафедру, удобно там устроился, так чтобы был виден весь зал. Немного он ещё помолчал, оправляясь от неудачи, и наконец начал то, что, видимо, с нетерпением давно всеми ожидалось.

“Вы конечно, знаете, друзья мои, о теме и направлении моих изысканий. Я думаю, не надо здесь особо рассказывать о предыдущих выступлениях, достаточно вспомнить всего лишь их названия и ту оценку, высокую оценку, которую мне удалось заслужить в ходе их обсуждения. Предыдущие доклады назывались: “Криминальность - основа здоровой жизни”, “Преступный мир как источник прогресса цивилизации” и, наконец, “Криминальность: отцы и дети”. Ваша оценка не могла оставить меня равнодушным, и мне захотелось продолжить эту тему, затронув новый её аспект: “Преступность - как вид предпринимательской деятельности”.

По залу прошло оживление, наконец стала видна реакция на происходящее, и только сейчас я понял наконец, в какую компанию меня занесла судьба: зал был набит паханами, ворами в законе, уркаганами и прочей шушерой, кормившейся от них и сопровождавшей предводителей на серьёзные мероприятия, требующие присмотра и контроля. Прямо передо мной сверкала широкая лысина, обладатель которой был облачён в шикарный костюм явно не местного производства, а по бокам от него сидели накачанные охранники. Везде в зале было то же самое, солидно выглядящая элита соседствовала с тупорылыми битюгами, а в промежутках между ними находилась публика попроще, не претендующая на такое положение, но, видимо, связанная с этим миром прочными деловыми отношениями. Стали понятны наконец и усиленная охрана у входа, и таинственность мероприятия, оказавшегося таким необычным. Хотелось расспросить и Михаила о его личном отношении к встрече, но я не решился отвлекать его и отложил подробную беседу на вечер, когда мы окажемся вдалеке от пикантного сборища.

“Как известно, то есть как мне удалось показать на убедительных примерах, криминальность не есть что-то постороннее, враждебное обычной жизни, а наоборот, это элемент здорового общества, обязательный и незаменимый. Может быть, кому-то покажется странной такая формулировка, но мне самому она видится достаточно точной и продуманной. Разве имело бы возможность укорениться и прорасти так глубоко нечто враждебное и внешнее по отношению к тому, что считается нормой, и разве не является это вернейшим признаком того, что все мы, друзья мои, находимся в гуще истинной жизни и становимся выразителями её главнейших идей и потребностей?”

Зал взволновался, захрюкал и прорвался наконец негромкими аплодисментами, а докладчик, победно вздернув головку, гордо стал озираться. Начало оказалось удачным, и он продолжил с тем же пафосом и полускрытым восторгом.

“Но в чём же кроется это сокровенное, какую форму оно принимает и в каком виде находит свое выражение - вот главный вопрос, на который я хотел бы сегодня вам ответить и прояснить ещё одну из граней и сторон нашего общего дела. И вы, конечно же, должны понимать, что тема доклада и есть как раз то важное и существенное, что определяет наше существование и даёт ему право считаться составной частью всего жизненного процесса. Итак, чем же является по сути своей так называемый преступный мир и система отношений, возникающая в его среде? Ответ несложен, как и восприятие его всеми разумно мыслящими людьми, и разве не к этой категории принадлежим мы с вами? Итак, смысл всей нашей деятельности сводится к поддержанию и развитию разумных деловых отношений между достаточно отдалёнными субъектами: довольно часто, кстати, в сложных и необычных условиях и ситуациях. Эти слова фактически означают, что криминальность есть разновидность предпринимательства, и все мы с вами автоматически становимся причастными к одной из древнейших и почётнейших профессий.”

Пока докладчик прочищал горло и пил водичку из стакана, зал немного расслабился, а кто-то из передних рядов позволил себе вольность и выразил недовольство. Как выяснилось, недовольный явно ожидал другого представления, но ему быстро захлопнули рот, и после короткого собеседования с появившейся из-за дверей охраной обстановка сразу успокоилась, а приостановивший занятие оратор опять взял дело в свои руки.

“Разве можно думать иначе, глядя, с каким мастерством и предприимчивостью самый последний карманный воришка незаметно вытаскивает из кармана зазевавшегося гражданина кошелёк или разрезает сумку в переполненном автобусе и незаметно для всех выуживает оттуда понравившиеся ему предметы? А проститутки? Сколько искусства, настоящего искусства надо, чтобы наметить подходящую жертву, заставить её обратить на себя внимание, а потом использовать, иногда оставив клиента с носом, но обязательно получив причитающуюся сумму. Или возьмём киллеров: далеко не всякому доступно это умение выбрать подходящий момент и всадить в клиента, часто находящегося под охраной, несколько пуль, а потом ускользнуть, уйти от преследования. Или наконец наш глубокоуважаемый рэкет. Разве повернётся у кого-то язык назвать этих молодцов мерзавцами или подонками? И я с вами совершено согласен, я полностью разделяю ваше недовольство таким односторонним подходом. Разве рэкет - не призвание, такое же, как работа учёного или врача, требующая высочайшего профессионализма и не любящая пренебрежения к основополагающим качествам.”

Лектор воодушевлялся больше и больше, и его странный голосок магнетически действовал на зал, который иногда как бы возмущался на неправедные обвинения или наоборот готов был взорваться аплодисментами, но лектор не доводил дело до крайностей. Он уверенно продвигался по своей тернистой дороге, расписывая сытой и недостаточно просвёщенной аудитории то, что хотел доказать. В целом аудитория была довольна.

“А разве не разновидностью честной коммерции является работа напёрсточников и катал? Ведь речь идет о честной игре, в которой любой из участников может оказаться проигравшим, и если в карты чаще проигрывает человек со стороны, то это уже следствие превосходства каталы в чисто профессиональном смысле. Но, друзья мои, как и во всякой серьёзной работе, здесь тоже можно заметить большие недоработки и отклонения, причём, я бы так сказал, связанные с недостатками чисто организационного характера. Где это видано, чтобы предприниматель вынужден был скрывать честно заработанные деньги, и выдавать себя за представителя какой-то другой профессии? Необходимы, безусловно необходимы изменения в законодательстве, позволящие честному рэкетиру не скрываться, а честно и добросовестно получить, допустим, патент, пройти соответствующую регистрацию и достойно продолжать работу на благо общества. Нет, вы представьте себе картинку: вы заходите в офис, просматриваете прейскурант услуг киллеров, а любезная секретарша тут же даёт свои пояснения, каким образом стоимость зависит от орудия убийства, социального положения клиента и времени исполнения заказа. Вы подбираете подходящий вариант, оплачиваете, и здесь же можете познакомиться и мило побеседовать с будущим исполнителем: если, разумеется, он не занят. Гарантия почти стопроцентная, так что можете не волноваться, в крайнем случае деньги будут возвращены.”

Зал потрясённо слушал, даже когда лектор немного приостановил выступление, никто не проронил ни слова. Успех намечался полный и несомненный.

“Система патентов - старое изобретение, и нужно наконец-то признать её ценность и нужность. В то же время её принятие означало бы конец дискриминации по отношению к честным мастерам, существующим до сих пор полулегально. Это устранило бы и досадные недоразумения, всё ещё случающиеся по вине неразумных дилетантов, лезущих в чужие сферы. Со всей ответственностью я могу утверждать, что общество также имело бы несомненные выгоды: когда незадачливый домушник случайно убивает хозяина квартиры, это ложится пятном на всех честных воров, никогда не пойдущих на мокрое дело. Или самодеятельный киллер: если неопытный дилетант вместе с намеченной жертвой укладывает ещё парочку случайных свидетелей, то жалобы и обвинения идут в адрес всех представителей этой честной и трудной профессии. В нашем деле, как и везде, не должно быть места непрофессионализму, и система патентов - самый верный и лучший способ поставить наконец на нормальную основу отношения в этой сфере.”

Я бросил взгляд по сторонам: Михаил усиленно писал в тетради, как и кое-кто из дальних соседей; сидевший передо мной довольствовался записью на диктофон, и никто, насколько можно было заметить, не оставался равнодушен к представлению. Видимо, докладчик хорошо задел их слабое место.

“И совершенно естественно, что главными проблемами становится организация и координация всей деятельности, для чего необходим специальный орган. И эту работу мы согласны взвалить на себя.”

По залу пронёсся шум, скорее протестующий, чем одобрительный, кто-то даже свистнул, но такое нарушение порядка вызвало мгновенную реакцию, и непонятно откуда появилось с десяток охранников с автоматами в руках. Больше проявлений непочтительности не было, хотя шум не умолкал, и докладчик вынужден был на несколько минут прервать выступление. Наконец стало тихо, и незаметно исчезли автоматчики, как бы растворившись в стенах зала, и оратор стал развивать тему дальше.

“Как и у всякой организованной социальной системы, у нас тоже должна иметься определённая структура, во главе которой должны стоять люди, лучше других разбирающиеся в задачах и нуждах организации, и, таким образом, способные благоприятно повлиять на работу системы в целом. Эта организация сможет наконец достойно представить разрозненные до того отдельные сообщества, и провести радикальную реформу всего дела. Среди первоочередных шагов - введение системы лицензий и патентов на определённые виды деятельности. Предстоят серьёзные испытания, и тот, кто захочет отныне заняться рэкетом или, например, проституцией, обязан будет зарегистрироваться, пройти испытания и заплатить за свой патент. Уже ни один случайный человек не сможет быть и близко подпущен к столь благородной профессии, за чем должна будет следить специально созданная служба. И, конечно же, среди ближайших задач - признание долгожданной справедливости и уравнивание наконец на официальном уровне в правах киллера и предпринимателя, рэкетира и предпринимателя, проститутки и предпринимателя.”

Совсем другая реакция была на новые слова: на этот раз одобрение было всеобщим, и недолгие аплодисменты позволили оратору немного отдохнуть и приложиться к стакану с водой.

“Но и это ещё не всё. Я нарисую вам сейчас уже далёкую перспективу. Чем, скажите мне пожалуйста, так хороша та власть, так называемая политическая власть, которая господствует в настоящий момент в обществе и диктует ему свои законы? Разве не может быть другой власти, пусть даже существующей параллельно с политической, и тоже существенным образом влияющей на общество в целом? И, как и политическая власть, собирающая свою дань с общества, разве не может заниматься тем же самым параллельная ей структура? Ларьки, фирмы - всё это, друзья мои, ерунда, вот когда наши официальные представители займутся сбором налогов со всего населения - это будет началом нашего расцвета.”

Хлопали и кричали все, не выдержал даже солидно одетый сосед впереди, державшийся достаточно спокойно, а Михаил записывал ещё старательнее, пытаясь, видимо, не пропустить ни слова. Пауза была шикарная, и докладчик гордо озирал всех, дожидаясь полной тишины.

“Но, друзья мои, любая серьёзная организация невозможна без твёрдой дисциплины и подчинения всех единому мозговому центру, и кроме того, деньги, никакие реформы невозможны без денег, так как что, господа, делайте взносы.”

Поворот был совершенно неожиданным, слушатели, только что с одобрением встречавшие почти каждое слово, сначала ничего не поняли, а когда всё-таки осознали смысл происходящего, сразу откликнулись довольно-таки грязными оскорблениями сразу из нескольких мест, кто-то вскочил и захотел добраться до кафедры, но быстро возникшая охрана остановила его и помешала исполнить желание и набить морду докладчику, и во всеобщей шумихе в задних рядах амфитеатра прозвучал негромкий выстрел, и докладчик с ровной дырочкой на груди чуть пониже горла мягко наклонился вперёд и лёг головой на кафедру. Ответ оказался скорый и болезненный: десяток автоматчиков поливали верхние ряды ровными очередями, получая в ответ равномерные пистолетные щелчки, грохнуло три или четыре гранаты, и в разборку на стороне заднескамеечников вмешался весь амфитеатр. Мне удалось почти сразу нырнуть вниз, я слышал, как свистят пули и кричат раненые, а сверху на меня падали щепки и куски штукатурки. Малочисленность автоматчиков компенсировалась их более совершенным оружием, и, видимо, новыми подкреплениями, но когда в дело пошли гранаты, амфитеатр стал побеждать, и очередей становилось меньше и меньше, пока они совсем не прекратились.

Я вылез на карачках, отодвинув труп Михаила с пробитым черепом в сторону, и осторожно выглянул. На месте кафедры и стола была груда щепок и кровавое месиво, а кое-где с амфитеатра свешивались мёртвые тела или расплывались на досках красные пятна. Почти все уже ушли, и только в нескольких местах стонали раненые. Смутно помнится, как я вылез из зала, успев измазаться в чужой крови, и до приезда милиции выскочил на улицу, а потом побежал тёмными переулками подальше от этих мест.

Был большой, с огромным трудом замятый скандал, после которого Академия как-то сама по себе исчезла и рассосалась в окружающем пространстве, а мой бывший друг, как, видимо, и остальные жертвы, был объявлен погибшим в автомобильной катастрофе, имевшей, как было широко объявлено, очень тяжёлые последствия.

                                                                                                                                       1993

 

                                                     Незнакомец

 

Тогда был тоже вечер, и он тоже сидел в тёмно-синем “бээмвэ”, и ждал, послушно ждал, когда погаснет красный огонёк и появится зелёный. Он не очень спешил, потому что знал, что дело успешно кончено, завершено, и его появление пятью минутами раньше или позже не может ничего исправить или изменить, да и не требовалось ничего менять в том старом, давно продуманном плане, который удалось всё-таки привести в исполнение. Он знал, что сейчас, когда он приедет к месту катастрофы за кольцевой дорогой, начнутся серьёзные расспросы, и давно уже был готов к ним, как и к тому, чтобы предъявить серьёзное и не вызывающее сомнений алиби. Специально для этого он заехал ужинать в “Пекин”, где имел знакомого метрдотеля и ещё кое-кого, готового в любой ситуации предоставить немедленную помощь и поддержку. Как раз сейчас это было кстати, и всё же он не смог остаться равнодушным внутри, когда увидел покорёженную и смятую в лепёшку машину друга и компаньона, и из-за хорошо отработанного внешнего беспокойства вылезала иногда истинная тревога и скорбь, жалость к погибшему и его жене, которая ещё чуть-чуть усилилась, когда он подъехал совсем близко и обнаружил, что погибших было трое. Милиция уже опрашивала свидетелей, и он стоял пока в сторонке и разглядывал то, что осталось от старенькой “Тойоты”, сквозь разбитые стёкла которой можно было увидеть спину и затылок друга и соратника, и забрызганное красным платье жены, и у дальней дверцы раскрытый в последней гримасе рот незнакомца. Он так и не узнал его, и когда милиционер покончил с предыдущим свидетелем и позвал его, то тихо представился и не спеша стал отвечать на вопросы.

Дело было хорошо спланировано, но и здесь первая попытка прошла неудачно, и заставила друга насторожиться. За две недели до последней поездки их уже преследовал и пытался столкнуть с подвернувшегося моста грузовичок с заляпанными грязью номерами, но друг, посчитавший это случайностью или капризом какого-нибудь алкаша, вырвался и смог уйти по широкой трассе. Он несколько раз рассказывал об этом, забавляясь происшествием и не подозревая истинного положения, а теперь уже он был мёртв, и отомстить мог разве лишь его бесплотный дух, расставшийся так невовремя с телом. Но для этого надо было влезть в такие дебри, из которых мало кто - даже бесплотное создание - смог бы выбраться живым и невредимым.

Удовольствие оказалось дорогим - он не ожидал, встречаясь с человеком от исполнителя, что за такое дело с него потребуют два миллиона, и пришлось серьёзно затронуть никому не известный счёт в одном из отдалённых банков. Он специально ездил туда, сумев оформить достаточно убедительную командировку от фирмы, и недельная отлучка не смогла бы вызвать подозрения даже у самого опытного следователя, что и подтвердилось в следующие за аварией недели. Он оставался чист, несмотря на то, что был одним из немногих, кому эта смерть что-то дала, послужила благом и сделала почти вдвое богаче: так хитро составленный устав фирмы и завещание оставляли его единственным владельцем и хозяином, и грешно было не использовать такую возможность.

Он и использовал её, утешая себя тем, что шанс был не только у него, а он оказался всего лишь шустрее и сообразительнее, практичнее былого друга-соперника. Да и в-целом он всегда был полезнее, работоспособнее и хитрее, но лавры чаще доставались другому, который умел лучше представить дело в глазах посторонних, и зарабатывал дешёвый авторитет умелым использованием его идей и находок. Он же был и генеральным, хотя какое значение могли иметь звания три года назад, когда они начинали почти с полного нуля? Но теперь здесь уже была фирма, десятки людей суетливо прислушивались к каждому их слову и ждали его, а теперь уже вся она была в его руках.

“Сильнейший выигрывает, а тот, кто слабее, должен умереть” - это он знал давно, но почему-то Ирина, красивая блондинка, выбрала его друга, хотя он сам считал свои шансы предпочтительнее, и долгое время думал, что он победитель, пока однажды не убедился в обратном. Оставалась месть, и последний акт, действие, развязывал его сразу с двумя - другом и отвергнувшей его женщиной.

Он был сильнее, и месть - даже чужими руками - должна была всего лишь восстановить равновесие, статус-кво, давно потерянное и забытое бывшим другом, и, пожалуй, устранить уже не нужного для дела человека. В последние месяцы друг всё меньше времени уделял работе, отходя и оставляя его в одиночку тащить тяжёлый груз; зато поездки за границу, и особенно последняя - на две недели в Германию якобы по делам фирмы, но почему-то вместе с женой - стали всего лишь бесполезной для фирмы тратой денег. Он не стал ничего говорить по этому поводу, и продолжал сосредоточивать все дела в своих руках, окончательно решившись на то чёрное и жестокое, что давно подтачивало его. И наконец он был готов, и дело, хоть и со второго захода, было проведено удачно, и только третий, незнакомый пассажир, давил немного на жалкие остатки совести или того, что у него было ещё внутри.

Он так и не узнал, кто этот третий, хотя это особенно его и не интересовало, и стоя на кладбище и изображая общую со всеми скорбь, решил занести случайную жертву на счёт непредусмотренных потерь, которые случились по его вине и которые надо будет как-то компенсировать в будущем. Звучала музыка, а он думал не об этих двоих, опускавшихся на вечное хранение на отдалённом от их прежней жизни клочке земли, а о третьем, и его скорбь, истинная скорбь, была с ним.

Сейчас уже стояла осень, и он сидел в своей машине и ждал, пока светофор смилостивится и откроет ему дорогу. Место было знакомое: здесь же он проезжал несколько месяцев назад, зная, что увидит в груде железа и битого стекла. Но сегодня волнения и тревоги были не с ним, а где-то далеко, и впереди лежала длинная-длинная неизвестная ещё ему дорога, по которой надо было суметь пройти как можно дальше.

Он оказался здесь неслучайно: шумный беспокойный день был завершён, и вся долгая неделя осталась тоже позади. Он устал, но уже несколько недель подряд ездил по этому маршруту, и сегодня тоже его потянуло на то место.

Там уже не было никаких следов, трава закрыла вспаханную землю, но он хорошо всё запомнил, и проезжая мимо, каждый раз притормаживал и останавливался на несколько минут. Потом он разворачивался и ехал к городу, подбирая по пути какую-нибудь ночную жрицу, поприличнее и посговорчивее, и всю ночь старался забыться, избавиться от нового, им самим созданного кошмара, в котором было три действующих лица, но главным и самым страшным был не компаньон, и даже не его красавица-жена, а третий, так неожиданно оказавшийся в той машине, и так и не узнанный им человек. 

                                                                                                                                      1993

 

Второй способ

 

Вот и опять он чувствовал тяжесть и жжение, голова наполнялась свинцовыми шарами, так и тянувшими вниз, но потом - когда он уже готов был упасть и раствориться, расплыться гигантской тёмной медузой под лучами яркого светила - шары исчезали, и даже больше того: появлялась лёгкость и пустота, тянувшая его ввысь, где плавали одни облака. Облака притягивали: они были ничьи, так же как и он, вот только у облаков была полная и абсолютная свобода: они могли уплыть на север и на запад, на юг и на восток, а могли подняться выше или ниже, и никто не стал бы препятствовать им в свободном независимом полёте: редкие птицы - поднимавшиеся в такую высь - сами полностью зависели от их воли и желаний, поглощаясь и затягиваясь белой пеленой; и только самолёты могли как-то расшевелить их и чуть-чуть повлиять на форму и конфигурацию, рассекая винтами и плоскостями тяжёлое плотное пространство.

Доходя до состояния крайней подавленности, он знал не так уж много способов: собственно - всего два, но и то один из них годился в самом крайнем случае: когда были деньги, и большие для него деньги, соразмерные с постоянными заработками, наполнявшими квартиру вкусными и полезными вещами и предметами. Снять девицу - значило отказаться от них и перейти на новый уровень: неприемлемо низкий и почти неприличный для него, хотя это избавляло от другого: он покупал только тело, не принимая при этом цинизма и наглости, расчёта и корысти, так и наполнявших пространство вокруг на работе и там, где он проводил время. Возможно, ему не везло: очень редко ему встречались те, кто поднимался выше этого, но среди них он как-то и не смог найти близкого себе человека, оставаясь в гордом бесполезном одиночестве. Такова уж была судьба, и в тяжёлых неприятных ситуациях он обычно прибегал ко второму способу: прилично одевшись он доезжал на метро до станции, являвшейся центром пересечения нескольких линий, останавливался в месте, где сталкивались толпы, и смотрел, неотрывно смотрел, не вынырнет ли в кипящем муравейнике близкое лицо, возможно в самом деле пытаясь найти ответ на мучительно сложный вопрос, поставленный кем-то свыше.

                                                                                                                                                                        1999

 

Лидер оппозиции

 

“Я - лидер оппозиции. Только об этом пока никто не знает: я умею скрывать тайны, тем более такие большие и серьёзные. И потому ко мне пока не пристают: а то где бы я сейчас находился, и был ли бы вообще в живых?”

                                                          *

“Они ведь грозные и опасные: наши недруги. Попробуй только намекни им: мы, мол, против. И что случается потом? Потом приезжает машина с красными крестами, и двое или трое их людей с большими потными рожами вламываются ко мне. Сначала они бьют - больше руками, чем ногами, и разносят всё в щепки. Явно ведь что-то ищут: наверняка компромат. Только вот напрасно ищут: компромат весь у меня в голове, и по-другому быть просто не может: я ведь осведомлён о всех их гадостях, и так просто меня им не поймать.”

                                                           *

“Они ведь одна банда: я давно раскусил их, и сколько бы они ни прикидывались врачами или санитарами, номер у них всё равно не пройдёт и ничего им тут не обломится; сколько бы ни старались.”

                                                            *

“Они ведь какие вопросы-то всё больше задают? Какое сегодня число, и как называется страна, в которой я живу, и давно ли я был на работе последний раз. Но я точно затвердил всё, и всегда ровно и твёрдо отвечаю: сегодня второе июля, и страна эта - Россия, и что на работе в последний раз появлялся три месяца назад: абсолютно точно.”

                                                             *

“А тогда они: как же так: вчера второе июля, и сегодня второе июля, и завтра - тоже что ли? И тут я обычно теряюсь, и начинаю что-то мычать, и тогда они снова бьют меня, и отвозят в своей белой машине в другое здание.”

                                                              *

“Едем мы обычно долго: я успеваю сосчитать все кнопочки на приборе справа, а иногда и два раза. А чем же ещё заниматься в окружении этих громил: не с ними же беседовать? Говорить с ними просто опасно, они ведь пытаются выведать и здесь всё самое главное. А попытаешься заговорить о погоде или выяснить - что им от тебя надо и зачем забрали тебя - сразу можно в зубы получить: никак не иначе.”

                                                               *

“Приезжаем мы всегда в одно место, заходим в здание и подходим к стойке. Женщина сразу же, изображая радость и довольство - “опять к нам вернулся?” - но не верю я ей ,не верю: глаза у неё хитрые, и явно она хочет подольститься, чтобы выпытать главное: кто мои соратники и кто мною руководит и направляет.”

                                                               *

“Один раз я даже по глупости признался: вон ту собаку видите? Так вот она на моей стороне. Но к счастью, все только рассмеялись и никто не запротоколировал мои слова. А так бы она пропала: я же знаю - для собак у них живодёрни, и уж для неё бы точно там нашлось местечко, для моего любимого Рекса из квартиры нижнего этажа.”

                                                               *

“Он ведь на самом деле мой: хотя и принадлежит другим людям. Но когда мы встречаемся, то всегда можем побеседовать, если хозяева не слишком спешат и не подгоняют нас. Он радостно визжит и лижет ладони, и я говорю тогда - “хороший Рекс, хороший” - и рассказываю последние сведения: поступившие сверху.”

                                                                *

“Эти сведения - абсолютная тайна, и чтобы не раскрывать их никому, мне пришлось придумать целый язык: понятный мне и Рексу. Я тихо поскуливаю и делаю движения руками, ногами и головой, и он с радостью внимает и потявкивает в ответ, соглашаясь или пытаясь пренебречь указанием. Пока мы только готовимся, и к активным действиям перейдём ещё нескоро, и подобное сопротивление я стараюсь подавить: а что ж он станет делать, когда взметнётся ракета, и надо будет идти в атаку: тоже станет обсуждать приказ? Не надо мне такого: вот я и приучаю его к повиновению.”

                                                                *

“Если же иметь в виду других соратников, то пока я в стадии поиска: безусловно, они существуют, просто не знают пока, что вести их в бой доверено именно мне, все же прочие приказания должны игнорироваться и не выполняться. А то что окажется в результате: каждый полезет как ему заблагорассудится? так их всех просто перебьют, и вся долгая и упорная подготовка окажется насмарку, и главному, отдающему приказы, придётся заново всё планировать и готовить.”

                                                                *

“Он всегда появляется неожиданно и когда рядом никого больше нет: абсолютно верная тактика, демонстрирующая его полное знание ситуации. А то что получится: не дай бог кто увидит его, и сразу закономерный вопрос: а что он тут делает, с длинными рогами, хвостом и крыльями за спиной? Ни у кого ведь нет таких, и когда он прощается со мной и расправляет крылья перед уходом, а потом взмахивает ими, то мне всегда трудно удержаться на ногах и часто я падаю. Лучше не показываться никому в эти секунды, и даже если его и не заметят, то ко мне всегда возможны вопросы типа: а где это ты надрался?”

                                                                *

“А я никогда не надираюсь, и даже если рядом с домом и сидит компания за столом, уставленным бутылками, то как бы ни приглашали, я всегда отказываюсь: зачем мне эта горькая гадость? Если бы предложили сладкое - так уж и быть: хотя здесь тоже есть враги, шпионящие и преследующие внимательными взглядами: никуда от них не денешься.”

                                                                *

“Поэтому осторожность мне приходится соблюдать постоянно: днём и ночью. И когда вечером стучат или звонят в квартиру, то самое главное - прильнуть к глазку и внимательно оглядеть пространство на площадке: кто же там такой-то? И открывать только хорошо знакомым, Виктору Михайловичу или, к примеру, Светлане, живущей этажом выше.”

                                                                *

“Она ведь что вытворяет-то, когда неожиданно приходит, особенно ближе к ночи? А я разрешаю: потому как мне тоже приятно, как и ей: и сколько ласковых слов потом мне перепадает, даже странно такое слышать: и “ласточка”, и “голубок”, и ещё много разного. И когда она сядет на меня и начнёт дёргаться и стонать, то чего только ещё не вылетает у неё изо рта, дикие вопли вперемешку с прозвищами, и потом - “ах-ах-ах” и она слезает и ложится рядом, чтобы передохнуть.”

                                                                 *

“Но я не всегда пускаю даже её: когда появляется Главный, то здесь мне нет ни до кого дела: только Виктор Михайлович может сам попасть в квартиру, и тут уж ничего не поделаешь. Только бывает такое очень редко.”

                                                                 *

“Он тихо спускается с неба, я всегда ясно вижу его трепещущие крылья, как они широко расправляются и тут же складываются, направляя на меня потоки ветра, и наконец он опускается, и я сажусь на корточки или становлюсь на колени, потому что не любит он другого положения: когда мы стоим и беседуем на равных.”

                                                                  *

“И я уже догадался: почему. Он не такой высокий, и ему пришлось бы задирать голову, а с его чешуйчатой шеей это, видимо, не слишком приятно, и потому - если я всё-таки остаюсь на прямых ногах - он старается залезть на возвышение, что не всегда возможно и удобно.”

                                                                  *

“Говорит он резко и отрывисто. И очень коротко: не всегда бывает ясно, какой же смысл заключён в его словах, и тогда я беру карандаш и записываю, стараясь успеть за ним. И в этих случаях он не спешит: он хорошо видит мою старательность, и то, как я ему предан, и совершенно незачем тогда подгонять и тревожить меня, и без того считающего его Главным и почти готового отдать за него жизнь: если потребуется.”

                                                                  *

“Но пока - он говорит - слишком рано. Ты сейчас - говорит - у меня один в этой местности: и до тех пор, пока каждый десятый не будет на нашей стороне - выступать просто опасно.”

                                                                  *

“Да я и сам это не хуже понимаю: слишком много уж врагов нас окружает, и любой неверный шаг способен поставить наше дело под удар: который оно вряд ли выдержит.”

                                                                  *

“Так что все свои записи - после надлежащего изучения - я всегда уничтожаю: пускай ищут теперь - всё равно ничего не найдут.”

                                                                  *

“И они ведь не только ищут: когда вламываются. Иногда - уже после избиения - они достают бумаги из сумки и требуют подписать. Но разве я такой глупый? А вдруг там смертный приговор или признание в подготовке заговора - на самом деле происходящей, но не имеющей фактического подтверждения? Так что каждый раз я отказываюсь, и даже если они суют мне ручку и пытаются моей рукой вывести нечто на лежащих листах, то я отбрыкиваюсь и начинаю изображать сумасшедшего: я тут же мну или рву бумагу, и они снова бьют меня, ещё больнее и звонче.”

                                                                  *

“А когда я об этом рассказываю ему, он говорит: правильно делаешь, молодец.”

                                                                  *

“Но вообще он очень строгий и придирчивый: и когда я случайно ошибаюсь и делаю то, что не должен делать, он недовольно кривит лицо и даёт мне понять оплошность. Неприятно бывает тогда, и я стараюсь исправиться, как бы сложно это ни казалось, и если он замечает, то сразу же хвалит и благодарит.”

                                                                  *

“А ещё он не слишком доволен Виктором Михайловичем: почему до сих пор он не на нашей стороне? Ведь уже давным-давно можно было привлечь его, и человек ведь, безусловно: нужный и полезный. Ведь как он обо мне заботится: и еду готовит, и бельё стирает - если загрязнилось слишком, и даже в магазин ходит: за едой и прочими вещами. А иногда мы делаем это вместе: я беру большую вместительную сумку и показываю ему, что хотел бы получить, и он говорит тогда - можно мне это или нельзя - и платит из тех денег, что я ему даю. Сумка заполняется, мы идём дальше и делаем новые покупки, пока он не говорит - “хватит” - и тогда уже бредём домой, гружёные добычей.”

                                                                  *

“Потом он объясняет мне: для чего нужно то или иное. Не всегда я знаю назначение предмета, и после объяснения стараюсь всё записать. Только потом листки обычно путаются - ведь не всегда их можно прилепить к предметам - и приходится уже ему всё переделывать: если я что-то напутал.”

 

                                                                  *

“Кроме же Виктора Михайловича есть ещё один человек: вполне подходящий и достойный. Даже странно и непривычно, что я нашёл его в таком месте: в логове врага. Я встречаюсь с ним в больнице, он всегда долго осматривает и выспрашивает меня, но мягко и доброжелательно. И сразу потом отпускает домой, и всем тем недругам, кто подкапывается и принуждает меня подписать бумаги и при этом избивает - ничего другого не остаётся.”

                                                                  *

“Он мне всегда: “ну как мы себя чувствуем?” - и потом расспрашивает о снах и настроениях. А что сны? Сны всё добрые и хорошие - или речка приснится, или лес, а то и море - как я плыву на лодке или ужу рыбу - вот только редко бывают, могли бы и чаще приходить. А настроение у меня всегда хорошее: когда я один и меня никто не бьёт и не издевается.”

                                                                 *

“И он тогда: а кто же издевается? но я замолкаю и как дурачок начинаю пускать слюну и тупо гляжу куда-нибудь в стену: ничего он не понимает, а если попытается вмешаться, то и сам пострадает: наши враги такие сильные и могущественные!”

                                                                 *

“Тогда он говорит: а мы обратимся в милицию. Дурачок он что ли? Я ведь видел: милиция вместе с ними, и если он им нажалуется, то и сам пропадёт, и меня загубит. Так что лучше - молчание.”

                                                                 *

“Зовут же его Илья Петрович, и он уже довольно пожилой человек. Кроме того он пользуется большой властью и мог бы сильно помочь нам. Когда я описал его Главному, тот сразу же заинтересовался: однако посоветовал соблюдать осторожность и действовать медленно и аккуратно: а то вдруг Илья Петрович окажется неподходящим или по незнанию проболтается кому не следует: тогда всему делу наступит конец, это уж точно.”

                                                                *

“Вот и сегодня оказался неприятный день: я поругался с соседями - одними из главных врагов - и последовал обычный ход: почти сразу приехали те, кто бывает чаще всего: один высокий с бородавкой на носу и толстый и упитанный, как тумба. Особенно опасен второй: уж он-то знает, куда бить больнее всего, но сегодня оказался неожиданно добрым: всего два удара в живот и один по лицу. После этого они втиснули меня в обычную уже одежду - рубаху с длинными рукавами - а потом порылись в холодильнике. Однако ничего интересного там не нашли и прихватили всего пару банок: обычную контрибуцию.”

                                                               *

“В машине же они проявили почти небывалую доброту: когда я пожаловался, что они слишком туго затянули рукава, то высокий развязал их и сделал более удобно. Я поблагодарил его, хотя потом подумал, что напрасно: какие-то они были странные и подозрительные, и пару раз я заметил у высокого нехорошую ухмылку, как будто он заранее радовался и веселился от какой-то гадости.”

                                                               *

“Приехали мы в обычное место: я уже узнаю этот дворик с круглой цветочной клумбой посередине. Сейчас как раз лето, и она вся цветёт и благоухает, но мне не дали возможности долго стоять рядом и сразу потащили в ближайшее здание: как обычно.”

                                                               *

“Я сразу узнал женщину: как всегда она заворковала и радостно запрыгала, записывая при этом что-то в тетрадь на стойке. Но - что бывает нечасто - сейчас мне предложили снять и оставить верхнюю одежду. Всегда становится тревожно, когда они забирают её: наверняка ведь обыщут все карманы и возможные тайники, и не дай бог, если какие-то из тайных бумаг я случайно не сжёг и не уничтожил, а запихнул по торопливой случайности в карман штанов или куртки!”

                                                               *

“По традиции после записи меня потащили вглубь здания. Жирный шёл впереди, а высокий следовал сзади, подталкивая на поворотах, когда я замедлял движение. У знакомых же дверей - где сидит Илья Петрович - они почему-то сгрудились и зажали меня: я не стал протестовать, хотя и заметил ещё и гнусные взгляды, которыми они при этом обменялись.”

                                                               *

“Когда же они открыли дверь и впихнули меня, я чуть не закричал - “ну куда вы меня привели!” - потому что никакого Ильи Петровича за столом - как обычно - не было: прямо напротив восседала и рассматривала меня некая девица, и от её взгляда мне сразу как-то стало нехорошо и тоскливо.”

 

                                                               *

“Меня посадили в кресло напротив; мне всё ещё было нехорошо, но только когда мордовороты удалились, я смог поднять глаза и вежливо задал мучивший меня вопрос. Ответ мне не понравился - “больше он здесь не работает”. Как то есть не работает? А куда же он делся-то: стоит только наметить сильного союзника, так сразу что-то с ним происходит. Уж не убрали ли они его? От врагов всего можно ждать, особенно когда они заметят опасный для себя союз: ещё бы немножко, и я бы точно привлёк его на нашу сторону, и в самом логове у меня была бы сильная и надёжная опора.”

                                                               *

“Что же касается девицы, то она сразу не понравилась: очень уж долго и пристально она задавала странные и подозрительные вопросы. Когда же я поинтересовался - “а можно мне идти?” - она с удивлением и неприязнью уставилась на меня: никогда Илья Петрович не делал такого. Когда же она заговорила, я сразу понял, что попался.”

                                                               *

“А мы вот вас подлечим немножко и успокоим.” Как подлечим? Не надо меня лечить: это всё гнусные провокации, чтобы сорвать мою подготовку! Она ведь на них работает: потому и убрали Илью Петровича и поставили её на это место! Наконец-то я понял значение всех их переглядываний и перешептывании: вот как они решили со мной разобраться!”

                                                               *

“К счастью я не проговорился: я сжал зубы, и хотя она изучающе поглядывала на меня, я не выдал догадки: тогда они наверняка окончательно перестали бы церемониться. Я следил, как она что-то записывает, стараясь понять, что же будет дальше. Наконец она закончила работу и положила передо мной несколько листов. Когда же я поинтересовался - что это такое? - девица хлопнула ресницами и почти прошипела - “это надо для лечения” - однако я не поверил: очень уж странно выглядели эти листы, подозрительно напоминая то, что где-то мне уже подсовывали и навязывали.”

                                                               *

“Я решительно отказался и даже замотал головой - “не стану я ничего подписывать” - однако девица не растерялась: она что-то сделала, и сразу в комнату ворвались те двое. Сразу же я понял, что будет дальше: дальше будет как обычно, вот только смогу ли я выдержать на этот раз? и пока они подходили, я успел главное: я схватил и рванул изо всех сил бумаги - мой явный смертный приговор - и когда они обрушились сзади, было поздно: я отшвырнул две разорванные половинки на пол и закрыл голову руками, защищая самое слабое место.”

                                                               *

“Били они долго и даже с остервенением: я старался подставлять руки и уползти в закрытое место, но они снова доставали меня оттуда и вытаскивали на середину, пока я не почувствовал дикий и нечеловеческий удар в грудь: я захрипел и сразу куда-то провалился.”

                                                                *

“Я очнулся на кровати: я был обмотан халатом и прикручен ремнями, так что даже не имел возможности пошевелить руками или лечь удобнее; рядом кто-то хрипел и ругался, но мне было совершенно не до него: я уже чувствовал избитое тело и внутренности, и подошедший приступ тошноты заставил меня изогнуть в неимоверном движении голову, чтобы выплеснуть рвущееся наружу хотя бы куда-то рядом, а не на грудь, прикрытую серым грубым халатом.”

                                                                *

“Подошли ко мне не сразу: всё вокруг пропахло мерзким запахом, когда наконец я увидел склонившуюся женскую фигуру; она исчезла и почти сразу вновь появилась, причитая и обтирая меня влажной тряпкой. Когда она управилась, я надеялся, что мне объяснят всё же, где я нахожусь: но в ответ она только отмахнулась и ушла из поля зрения, даже не сменив мне загрязнённой одежды и белья.”

                                                                *

“Долго я лежал ещё, слушая бормотания справа и грязную ругань где-то вдали: помещение явно было большим, и далеко не сразу я смог разглядеть обстановку: слева лежал старичок, так же как и я обмотанный и завёрнутый в грубую ткань, и везде - насколько я видел - лежали пластом такие же тугие скрученные свёртки.”

                                                                *

“Очень быстро я понял, что не смогу развязаться и встать на ноги: узлы находились за спиной, и не имелось ни малейшей возможности дотянуться до них: как я ни ворочался. Тогда я приподнял голову: теперь я мог нормально видеть целое помещение; но толку от этого было немного: никто из лежавших не шевелился, и только в двух местах чмокали и бормотали сквозь сон.”

                                                               *

“Я засыпал и просыпался, и далеко не сразу во время очередного пробуждения осознал человеческие голоса: они находились пока вдалеке, но понемногу приближались, и когда оказались рядом, я приподнял голову: пожилой мужчина и женщина как раз проходили мимо, и сразу подошли ко мне.”

                                                               *

“Куда я попал?” Они стояли рядом и тихо болтали между собой, и только после моего третьего вопроса мужчина наконец откликнулся. “И как мы себя чувствуем?”-”Хорошо. Но где я? И зачем?” Они загадочно переглянулись. “Вам необходимо подлечиться: хотя бы месячишко.”-”Но я же здоров.”-”Все так говорят. Да вы не волнуйтесь: это не страшно.” Он позвал появившегося откуда-то санитара, и меня быстро развязали. “Через полчаса у нас ужин: так что потерпите немного.” Он с сопровождающими уже двинулся к выходу, и я не решился догонять его и чего-то требовать: лучше не нарываться на лишние неприятности.”

                                                               *

“Хоть я и не надеялся особо на вкусную пищу, но предложенное мне и всем пришедшим в столовую выглядело слишком уж омерзительно: от подгоревшего омлета несло тухлятиной, и только хлеб с киселём годился для употребления. Кругом стучали алюминиевыми ложками, а молчаливые мордовороты хмуро озирали территорию, когда же в одном месте возник шум, они быстро окружили его, и двое потащили жалобно мычавшего к выходу. Никто больше не возмущался: все доели тихо и под конвоем разошлись туда, откуда прибыли в этот серый огромный зал с решётками на окнах.”

                                                              *

“Мне никак не удавалось заснуть: пока вокруг мычали и разговаривали, это выглядело приемлемо и допустимо, но ближе к ночи - когда все затихли и успокоились - возбуждение не оставило меня и наконец я почуял приближение Главного: он опускался тихо и незаметно для других, и наконец устроился на спинке кровати напротив, как обычно сложив крылья за спиной.”

                                                              *

“Сколько я ни жаловался ему и ни просил помочь выбраться отсюда - он только качал головой и отнекивался, отказывался помогать мне, повторяя примерно так: “ты должен терпеть”. А если я не могу терпеть? И что я забыл в компании этих сумасшедших - совершенно явно! - ведь когда они спокойны, то ещё ничего, но при малейшем возбуждении с ними опасно находиться рядом: некоторые брызгаются слюной или сознательно плюются, кое-кто не обращая внимания на остальных орёт во весь голос, но самые опасные куда серьёзнее: только и жди от них сплошных гадостей! Один из таких сразу после ужина - когда мы вернулись в палату - подошёл и неожиданно двинул меня ногой. Я еле устоял, он же мерзко ухмыльнулся и двинулся к своему месту. Ну что я должен был делать: не драться же с ним? Вряд ли бы я долго выстоял: я же видел его кулаки, которые он сжимал и разжимал, весь в предвкушении. А для остальных это было бы потехой: смотреть на избиение одного человека другим человеком.”

                                                              *

“После ухода Главного - так и не пожелавшего что-либо сделать - я уткнулся в подушку и заплакал: давно уже меня не прошибало так сильно, и когда умерла мама и я остался один - только тогда меня так же всего покорёжило и перевернуло. Я не мог тогда прийти в себя - даже дядя не мог ничем помочь - и только появление Главного стало исходом и спасением. И вот теперь он отказывается: отказывается вытащить из места, где я окружён одними недругами, так и норовящими сделать больно и вогнать как можно глубже шипы злобы и ненависти.”

                                                             *

“Проснулся я от топота и крика: два психа лупили третьего, загнанного под кровать, откуда он напрасно пытался выбраться, только огрызаясь и вопя во весь голос. Его доставали ногами и реже подушками, все же остальные с интересом наблюдали за зрелищем, иногда подбадривая участников. К счастью, это происходило далеко от меня: никто не обращал на меня внимания. А иначе неизвестно ещё, как продолжилось бы знакомство, начавшееся вчера так грубо и бесцеремонно.”

                                                            

                                                             *

“Между завтраком и обедом я успел-таки познакомиться с ближними соседями. Они не столь опасны, как можно было подумать. Лежащего справа зовут Сергеем: он чуть старше меня и в два раза толще; когда же я спросил - а что он тут делает? - он хитро ухмыльнулся и сказал непонятную фразу. Выглядит же он вполне нормально, если не считать аппетита: за обед он два раза просил добавки, получая всё требуемое, что - насколько я заметил - не всем доступно. Видимо - он здесь на особом положении? Не считая скрытности у него нет плохих качеств: мы можем подружиться, и не исключено даже, что я привлеку его на свою сторону: как-нибудь потом, если он выдержит проверку и докажет верность и чистоту намерений.”

                                                            *

“Слева же лежит старичок: все зовут его Капитаном, хотя какой же он Капитан? Он маленький и тощенький, и когда мы были в столовой, то абсолютно никакого уважения и почтения к нему я не заметил, и даже больше того: один из мордоворотов хлопнул его по плечу, весьма грубо и фамильярно. Выражается же он необычно, и вполне возможно: он и в самом деле капитан. Во всяком случае всех он зовёт сухопутными крысами и ходит в морской тельняшке: я уже встречал таких раньше, и знаю - что к чему.”

                                                           *

“Так что касается Капитана: он и в самом деле сумасшедший. Во всяком случае когда я вежливо представился - он вместо того же буркнул что-то непонятное и отвернулся. Потом только Сергей объяснил: он ни с кем не дружит и не общается, предпочитая полное одиночество. Ну и ладно: пускай молчит, главное - он тихий и не лезет. И он явно не из числа врагов и тех, кто мог бы причинить мне много вреда и поставить под удар дело, которым я живу.”

                                                            *

“А если говорить о Деле, то в такой обстановке сложно будет чего-то достичь. Когда вечером мы возвращались с ужина, меня кто-то двинул ногой. Я обернулся: тот же гнусный тип плотоядно облизывался и подмигивал, всем вокруг давая понять, что это его работа. Кто-то улыбался, пара явных дебилов весело заржала, и никто явно не был на моей стороне. Так что пришлось промолчать и сделать вид, что ничего не произошло и просто я отвлёкся. Мерзкая обстановочка, одним словом.”

                                                            *

“Полночи я напрасно пытался вызвать Главного: я всё ждал, когда заколышется воздух и на широко раскрытых трепещущих крыльях он сойдёт ко мне; но снова он обманул меня и даже не подал малейшего сигнала, что он всё знает и сочувствует.”

                                                            *

“Всё больше и больше я разочаровываюсь в нём: сколько можно водить за нос и не выполнять обычных вещей, почти уже обязательных и непременных. Ведь что он думает: я буду вечно работать на него и за него, а он только свысока станет смотреть на это и время от времени одобрять или наоборот снисходительно одёргивать? Не стану я так дальше делать: неужели же я не справлюсь без него? С ним надо поговорить и разобраться: при следующей встрече я обязательно предъявлю претензии, и пусть только он попробует не ответить на мои вопросы!”

                                                            *

“Проснувшись утром я обнаружил неприятную картину: несколько психов обступили мою кровать со всех сторон, а один - тот же мерзавец - наклонился и, видимо, ждал моего пробуждения. Мне не понравилась улыбочка: хитрая и наглая - и сразу же я решил защищаться: я ударил ногой его в грудь и вскочил на ноги, и пока остальные растерянно топтались и подбирали мерзавца, я был уже рядом с дверью.”

                                                             *

“Когда я объяснял санитару ситуацию, эти психи стояли рядом и внимательно слушали. Взглянув же на их рожи, он сразу мне поверил: с такими мне нечего делать рядом. После чего мы пошли вдвоём по коридору: незадачливые преследователи в палате за спиной устроили шумиху, но я был уже вне пределов их досягаемости.”

                                                             *

“Уже второй день мне почти спокойно и радостно: после сборища буйных идиотов и психов сидеть в маленькой палате на четверых - отдых и почти удовольствие. Здесь все тихие и мирные: может быть, даже слишком. Иногда их даже приходится оживлять и взбадривать, чтобы не проспали время еды или прогулки на воздухе. Сегодня была всего лишь вторая за время моего присутствия здесь. Происходит это на специальной площадке, огороженной забором: чтобы никто не сбежал, наверно. Ну а кто отсюда станет бежать и зачем? Глупо это и бессмысленно: всё равно ведь поймают - в такой-то одежде и с такими рожами, во всём уличающими. На площадке же совсем неплохо: на всех дают один мяч, и мы носимся как угорелые, стараясь завести его в ворота. Ворота же маленькие, и когда выскакиваешь на психа, мельтешащего в них и старающегося помешать тебе, то очень даже непросто: забить ему гол. Так что за время сегодняшней прогулки я отметился всего одним голом, после чего встал на ворота и отбивал уже атаки вражеской стороны.”

 

 

                                                             *

“Мне здесь определённо нравится: даже сложно было предположить пару недель назад, что я способен мирно уживаться с самыми настоящими психами. Даже перестало тянуть домой; вот только без Виктора Михайловича и Светланы иногда тоскливо. Отсутствие же Главного совершенно не пугает и не страшит: не хочу я его больше видеть; что же касается врагов: похоже, они не так страшны, как казались раньше. И лучше всего их просто игнорировать.”

                                                             *

“Всё в большей и большей степени я понимаю теперь: что раньше был болен и теперь почти совсем здоров. Даже смешно становится, когда я вспоминаю о прошлых страхах и так называемых врагах: и как только могло прийти всё это в голову? Что же касается Главного - небывалое существо то ли райского, то ли адского происхождения, - то здесь вообще: и говорить не о чем. Вспоминая о своём прошлом “общении” с ним, так и хочется спросить себя: а почему же не попросил у него пару пёрышек на память? По крайней мере было бы доказательство его подлинности, и для науки тоже немалая польза: может, распознали бы какой-нибудь вымерший миллионы лет назад вид. Так что хочется смеяться и плакать одновременно: и над собой, и над прошлой жизнью, протекавшей в жутких и страшных потёмках.”

                                                            *

“Врачи мне говорят: вот молодец. И я тоже так считаю: ведь кто ещё в состоянии всего за месяц пройти путь от полного идиота до нормального, почти здорового человека? Я у них что-то вроде рекордсмена: меня показывают всем практикантам и знакомым врачам, и обещают сделать главным экспонатом для скорой комиссии, после чего сразу отпустят домой. Вот и хорошо: а больше мне ничего и не надо.”

                                                            *

“Слава богу, слава богу! Всё прошло успешно, я получил - как подопытный - очень даже лестные отзывы, и завтра - как мне обещали - с Виктором Михайловичем смогу вернуться домой. И совершенно не хочется даже думать о прошлых кошмарах и представлениях: об оклеветанных врачах и санитарах, и милиционерах, оберегающих тишину и покой: в том числе от разных психов и сумасшедших.”

                                                            *

“Мы встретились в полдень у стойки в приёмной, я сказал “прощайте” регистраторше - той самой, которую считал почему-то одним из врагов - и мы поехали домой; но когда мы подошли к дверям моей квартиры, мне стало плохо: там стояли новые замки, и какие-то типы - вылезшие после звонка - предъявили мне после долгих разбирательств некие бумаги, из которых следовало, что буквально недавно - две недели назад - они стали хозяевами моей квартиры, купив её у вполне законного владельца: на нём даже были тапочки и махровый халат - после чего с вопросами типа “а вы кто такие?” попытались спустить нас с лестницы; однако не так-то просто было проделать это со мною теперь: я сопротивлялся и даже стал кусаться, и когда наконец появилась милиция, я в полной мере оценил всё то, чем я был совсем недавно: избитый и оплёванный, лёжа на полу ползущего по улицам города милицейского уазика, я вспомнил прошлые годы: неужели я был прав тогда? ну и что, что таких существ не бывает - среди людей есть и пострашнее! и меня ведь так долго выслеживали и готовили, и все эти гнусные хари - разве я их придумал и создал сам и разве они не живут вокруг и рядом, прикрываясь благородной внешностью и выплёвывая миазмы именно там и именно тогда, когда им это нужно и выгодно? И не лучше ли быть сумасшедшим в этом мире: тогда хоть накормят и полечат, и оставят в покое того, кто не может с этим миром справиться и вынужден уйти в другие сферы: где светло и спокойно?”

                                                                                                                                      1998